Отрочество
Шрифт:
Гудок, и началось! Чисто муравейник разворошенный. Выскакивают, заскакивают, снова выскакивают. Южане! Даже те, которые с северу. Одесситами быстро становятся! Ну или совсем нет, и до свидания.
Напоследок дядя Гиляй с Костой пообнимался, с Сергеем Уточкиным, с другими всякими, и до того увлёкся прощанием, што догонять пришлось, с впрыгиванием на подножку. И шляпой оттудова машет! Свесился, морда лица грустно-радостная, красная от обгара солнечного, да дегустирования наливок и вин.
Пять дней вместо трёх пробыл, а
— Ф-фу! — вырвалося у меня, когда последние вагоны состава захвостатились в неразличимой дали. Странное такое чувство: сожаление впополам с облегчением. И ярко так!
Вроде как и жаль, што опекун уехал, потому как люблю его и ценю за преогроменную помощь. Уж с каким количеством народа он нас познакомил, и подсчитать не берусь! Одних визиток у меня за сотню, и это ведь не последние люди!
Не так штобы из канцелярии градоначальника, но и чиновники есть, да притом из немалых. А репортёрской братии, адвокатов, общественных деятелей, профессуры университетской… ого-го и ещё чуть-чуть!
Ну и я в ответ расстарался. Коста тот же… Они сперва чуть не принюхивались друг к дружке, как псы перед драчкой, а потом и ничего! Какие-то тайны совместные, вылазка ночная — не иначе как по контрабандистской части экскурсировали. И всё, не разлей вода!
Быстро как-то и крепко, даже для дяди Гиляя необычно. Хотя с другой стороны, почему бы и не да? Одного характера люди, да и масштаб вполне себе сравним.
С другими моими знакомцами по-всякому. Ёся, тот в восторге от знакомства и визитки, а сам Владимир Алексеевич, сдаётся мне, немножечко наборот. Ну да Ёся такой человек, своеобразный. Слишком уж купи-продай характерный, жидовский, што для широкой натуры опекуна как-то не слишком интересно, и немножечко претит.
Жаль, што уехал, но вот ей-ей, облегчения как бы не больше! Как-то его много было, и везде. Вроде как даже солнце заслонял и дышать немножечко тяжко.
Стыдно, да… но себе-то чего врать?! Облегчения, пожалуй, побольше. Я в Одессе привык быть сам по себе, хотя и большое ему спасибо за знакомства и поддержку. Но самому — просторней! И отвыкать не хочу от самостоятельности.
Проводились, и рассасываться начали. Мы отказались от предложения доехать до города на извозчике, и пешком пошли, в охотку-то. Денёк хороший такой, што просто ой!
Тёплышко с ветерком, но не жарко. И запах! Акация цветёт так, што ажно голову кружит, опьяняя. Куда там вину! Вот так идёшь по широким бульварам, и запах! И нотка солёная от моря, от камней нагретых. Надышаться невозможно. Дышишь, и дышишь, и вкусно до того, што будто и не запахи акациевые, а счастье само в воздухе разлито.
Кажется, будто вся Одесса и есть та самая акация, и ничего на свете больше и нету. Только запах головокружительный, да улыбки вокруг, и говорок южнорусский, быстрый.
Все вокруг улыбаются,
Даже лошади пахнут не потом едким, а теми самыми акациями. И лепестки опавшие на потных их шеях. Даже и копыта подкованные по булыжникам музыкально этак выстукивают, будто не рысцой усталой бегут, а фламенко танцуют.
Цок-цок-цок! Кастаньеты металлические по камням. И говорок напевный, одесский, мелодией вплетается в этот танец.
Счастье!
Разговорились о всяком разном, да не чинно пошли, а вразнобой, да чуть не спиной вперёд. Хохочем! И чувство такое, што таки да! Сильно потом этот день будет одним из самых счастливых! А пока просто — живём. Здесь и сейчас!
— Осто…
— Ой!
— Прошу прощения, милая барышня, — повинился я у зацепленной, шедшей с подружками. Моих примерно лет девицы, такой себе симпатичный южнорусский типаж, — даже и не знаю, как виноватиться перед вами!
— Ничего страшного! — улыбается хорошо так — искренне, а не потому, што так и надо по этикету, — В такой хороший день воздух пьянит сильнее вина!
«— Понимает!» — мелькнуло в голове, и я только поклонился молча, да назад скользнул, шляпой этак перед собой поведя.
Зафыркали мал-мала моему шутовству, захихикали, да и разошлись. А Фира засопела грозно так, но молчит.
— И шо это такое?! — да взгляды грозные забросала. Негромко, но вполне себе весомо спросила. Я даже остановился, только в сторонку сошёл, и на неё — глаза в глаза.
— Фира, — говорю, — сердце моё! Ревновать ты будешь замужем, но если таки да, то может быть и не за мной!
Вздохнула та несколько раз прерывисто, будто перед рёвом. У меня ажно сердце! Но надо. Воспитываю, значица. Если уже сейчас вот так вот, то што там будет дальше?! Она конечно и да, но не через ломание моего мужчинства!
— Мама! — девочка влетела в кухню, воткнувшись головой в спину, и сходу обхватив мать руками. От неожиданности Песса Израилевна чуть не смахнула кастрюлю с печки, — Егорка сказал таки да за нашу будущую свадьбу!
И глаза вверх, сияющие, на поворотившуюся матушку.
— Не так штобы и да как да, но да как планы на будущее! Я заревновала к другой, а он такой — ша! Ревновать будешь сильно замужем, но и тогда не нужно! Мама, он меня любит!
Обхватив так и не отлепившуюся дочь, Песса Израилевна села на подвернувшийся табурет, борясь с неожиданным желанием перекреститься. Вот откуда бы, а?!
Планов на лето у меня громадьё, но пока отдыхаю. Солнце, море, южнорусская кухня и безделье. Знаю уже, што без дел быстро надоест, но пока — после предэкзаменационного марафона и безостановочного визитирования по Одессе с дядей Гиляем, вполне себе и да. Нега томная.