Отрочество
Шрифт:
Моё христианство ничуть не смущает его мусульманское сердце, да и девицы, как мне кажется ничуть не против, потому как — ну совсем нищета! А я не стар, и по их меркам просто несусветно богат.
Рассказываю ему новости и иерусалимские байки, выслушивая взамен легенды из времён допотопных. Рассказчик он отменный, и даже моё скромное познание арабского позволяет оценить мастерство.
Детвора обихоживает лошадей, и я могу не беспокоиться ни об их сохранности, ни о сохранности вещей. Кстати!
Подарки из вьючных сумок… вру, што
Обычная мелочёвка — стопка порнографических открыток для главы семьи, быстро спрятанная за пазуху. Ножницы германского производства, живо утащенные женщинами. Красивые, пусть даже и пустые стеклянные флакончики из-под всяково, в самом скором времени приспособятся хоть под нужды, а хоть и под украшения.
Абу-л-Абдуллатиф абу-л-Хасан Зафар ибн Мухаммед аль-Сидон самолично жарит зелёные зёрна кофе на сковородке, поясняя мне нюансы, и по пустыне распространяется дурманящий запах.
Первая чашка впивается за гостя, то бишь меня. Вторая — за меч, и берберский клинок приходится как нельзя кстати, идя по рукам, а я рассказываю причудливую историю его приобретения. Третья чашка для удовольствия, и таки да! Удовольствия столько, што безучастно провожаю глазами толпу паломников, прошедшую по дороге в паре сотен метров от нас.
Я не спешу! Это не галоп из точки «А» в точку «Б», а путешествие ради статей, которые будут печататься в московских газетах, обфыркиваясь ругательно. Пусть! Читают ведь.
Пару часов спустя, сделав несколько снимков большого семейства ради иллюстрации к будущей заметки, и сговорившись, где они смогут забрать фотографии, покидаю бедуинское становище, взмахнув напоследок рукой. Паломников я таки обогнал аккурат перед Вифлеемом, пропылив стороной.
В самом городе места для меня не нашлось, по крайней мере такого, в котором можно было отдохнуть как следует, не беспокоясь о сохранности имущества. Ни мало этому не волнуясь, нашёл приют у православного священника-араба, живущего за городской чертой.
Обычный небогатый дом, резко контрастирующий с домами греческого духовенства. Священство арабское вообще очень небогато, находясь под гнётом осман и греков разом, видящих в Палестине свою житницу.
Сняв целиком одну из небольших лачуг, и заплатив одному из родственников священника за обиход лошадей и охрану имущества, отправился на прогулку. Обыденная небогатая жизнь, с поправкой на особенности Палестины. Мелкий рогатый скот на улицах, жители в многократно чиненых, застиранных одеждах, сопливые замурзанные ребятишки, и паломники, потерянно шарящиеся по лабиринту строений.
Местные зарабатывают на них, сдавая жильё и продавая еду, да хоть бы даже и кипяток. Поглядел я, как в большой закопчённый котёл подливают холодную воду самого сомнительного происхождения, не успевающую даже и закипать, да и головой только покачал. Будут потом маяться животами, и хоть ты обговорись! Или
Как привык уже, вышел я полностью вооружённым, што в здешних местах даёт не только относительную безопасность, но и почёт.
Безопасность даже и в городах Палестинских весьма относительна, кроме разве што самого Иерусалима. Прочие же городки и поселения, несмотря на турецкую администрацию, никак не подходят под определения безопасных мест.
Полноценные военные действия в этих краях ведутся редко, но разбойничьи налёты воспринимаются докучливой обыденностью. Да и привычка местных вспыхивать как порох, также небезызвестна. Даже забитые феллахи при случае могут натворить всякого.
По случаю воскресного дня посетил церковь, отстояв службу. Велась она на греческом, но священник, пожилой грек со страдальческим лицом, вставлял фразы то на арабском, а то и на русском, специально для наших паломников.
Арабы после службы затеяли плясать с оружием, в порыве религиозного рвения, перемешанного с воинственностью. Сплясал с ними я, ну вот просто патаму шта! Этнография, быт туземных племён. Миклухо-Маклай практически.
Гуляя после службы, наткнулся ненароком на двух англичан с фотографическим аппаратом и йоркширским акцентом, нашедших меня «Весьма интересным образцом местного туземца, в жилах которого несомненно течёт кровь крестоносцев».
Попросили о фотографии, и отказывать я не стал, с удовольствием попозировав с оружием в руках. От платы я отказался, и тогда джентльмены, упрощая донельзя английскую речь, предложили выслать мне готовые снимки.
— Ваш адрес… э-э, сэр?
— Российская Империя, Москва, Столешников переулок, дом девять. Гиляровским, — предвкушая будущий анекдот и фельетон, ответил им на куда как более качественном английском, — Впрочем, джентльмены, я вам лучше запишу…
Сорок шестая глава
— Фима! Фи-има! — голосом, способным перешуметь чаячий базар, воззвала тётя Эстер, распахивая навстречу мне глаза и руки. Шаг навстречу с извозчичьей пролетки, и вот меня прижали с размаху к пышной груди, задохнув лицо, — А вырос! Вырос-то как! Фи-ма!
— Да иду, иду! — ловя ногой ускользающую туфлю без задника, на пороге показался запыхавшийся дядя Фима в домашней одёжке.
— А-а! Шломо! — возопил он жирным голосом, — Ну-ка поворотись!
Объятия, тисканья, трепление щёк и взъерошиванье волос, да всё это шумно и очень по-одесски, с привычкой ничуточку не таиться, потому как соседи всё равно будут в курсе, штоб они были здоровы!
— А похудел! — всплеснула полными руками тётя Эстер, отпуская меня на миг, дабы тут же с озабоченным видом ущипнуть за щёку, — Вот тибе и Палестина, где реки полны молоком и мёдом, а поверх плавает маца! Фима! Ты погляди, какой мальчик худенький, и скажи потом Иосифу за то, и за Палестину тоже, потому как рвётся сына, сам не понимая, куда!