Отрок (XXI-XII)
Шрифт:
– Да ты что?
– То! И тетка Варвара чуть не померла. Вам, дуракам, смешно - стрелу в задницу поймала, а того не знаете, что там кровяная жила проходит. Порвать ее - смерть, нету способа такие раны лечить. Ефим, дурень, стрелу дергал, как морковку из грядки, а стрела-то от шлема отскочила - кончик погнутый! Разворотил, когда вытаскивал, так, что Варвара чуть кровью не изошла. Еще бы на волосок в сторону и все - порвал бы жилу кровяную. Правильно его твои ребята отлупили - чуть собственную жену по дури не угробил.
– Ну, Варвара тоже хороша! Любопытство ее когда-нибудь
– Про Гришу тебе уже сказали?
– Да. Царствие ему Небесное.
– Мишка перекрестился, Юлька даже и не подумала.
– С Роськой все понятно, вернее, ничего непонятно. Как думаешь, выкарабкается?
– Не знаю, горячка от запущенной раны… хуже нет.
"Эх, пенициллину бы сюда, а так… У них же почти никаких средств для борьбы с сепсисом, а Роська еще и в депрессию впал. Совсем хреново".
– Ладно, будем надеяться.
– Мишка в упор посмотрел на лекарку и отчетливо произнес, снова осеняя себя крестом: - Бог милостив.
– Помолись, помолись.
– Юлька скептически покривила рот.
– Только не вздумай, как Роська, сутки напролет в церкви корячиться. Возись потом с тобой.
– Не буду. Как остальные раненые?
– Яньке Бурей шею вправил, уже и не болит. У Марка плечо еще немного опухшее, правой рукой нескоро свободно шевелить сможет. Серьке палец на ноге пришлось отнять, на костылях прыгает.
– Что? Даже на пятку наступать не может?
– А ты думал? Ступня - такая вещь… Потом-то ходить нормально будет, а пока - на костылях.
– Говорят, ты около меня три ночи просидела.
– Мишка осторожно взял Юльку за руку.
– Спаси тебя Христос, Юленька, который раз ты уже меня спасаешь… и ребят моих, тоже.
– Да, ладно тебе… - Юлька смущенно потупилась, на щеках заиграл румянец.
– Такое, уж, у нас дело - лекарское. А, зато, я Серьке палец отнимали, я половину дела сама сделала, мама только присматривала!
"Едрит твою… Ну и герл френд у Вас, сэр Майкл! Тринадцать только в октябре исполнится, от живого человека кусок отхряпала, а радуется, как будто ей новое платье подарили! Сумасшедший дом, что б мне сдохнуть! А… А, вот возьму и уговорю мать Юльке платье сшить, такое же, как у сестер. И вальс танцевать научу! И вообще: закатим бал по случаю новоселья Воинской школы, и танцевать буду только с ней одной, пускай все святоши удавятся!
Вообще- то, надо бы ее похвалить, вон как радуется. Что б такое сказать, вроде комплимента? Блин сразу и не придумаешь, больно уж повод специфический. Ну и ладно, в определенных случаях комплимент вполне успешно заменяется доброжелательной заинтересованностью".
– Так ты что же, скоро уже и сама сможешь, без материной помощи?
– Еще долго не смогу.
– Юлька тоскливо вздохнула.
– Тут ведь не только правильно отрезать да зашить требуется. Надо еще и так сделать, чтобы у больного сердце от боли не зашлось, а я пока не могу.
– Как же так? Ты, когда моих ребят на дороге лечила, они
– Боль, Минь, разная бывает, настоящей, самой страшной ни ты, ни твои ребята еще и не чувствовали. И больные тоже разные бывают. Ребята твои мне легко поддались, а для взрослого мужика я не лекарка, а девчонка сопливая, он мне не верит, а значит и наговору моему не поддастся.
"Да, с анестезией у ЗДЕШНЕЙ медицины проблема, и еще лет семьсот эту проблему решить не смогут. Под нож лучше не попадать. Слава Богу, Максим Леонидович обещал, что я умру здоровым, видимо, руки-ноги в погребении были в полном комплекте и следов переломов не наблюдалось. Что еще можно определить по старым костям? Не знаю, но и сказанное утешает".
– Минь.
– Заговорила вдруг Юлька каким-то непонятным тоном.
– Как только полегчает, уезжай-ка ты побыстрее в сою школу, не болтайся в селе.
– Юль, ты чего?
– Мужики на тебя сильно злятся, говорят, что Коней стаю щенков на людей натаскал, а ты в той стае вожак. Утром сход был, Корней указывал: кого изгнать, кого оставить. Устинья - жена Степана-мельника - и Пелагея - невестка его, дочь Кондрата - тебя прилюдно прокляли. Устинья совсем ума лишилась, шутка ли - муж и все три сына убиты. А у Пелагеи муж, брат и отец. Бурей их обоих оглушил, прямо кулаком по голове, а мужики раскричались, говорят, Корнея хватать начали… может и врут. Там же Лука Говорун и Леха Рябой со своими десятками конно и оружно были. И твоих три десятка Митька привел, верхом, в бронях с самострелами. Так что, вряд ли кто-то решился рукам волю давать, но горячились сильно. Данила прямо на копье Луке кинулся, рубаху на груди рванул, кричит: "Бей, все равно не жить!".
– А Данила-то с чего?
– А ты не знаешь? Устинья-то - его дочь от холопки. Так что, сыновья Степана-мельника - его внуки, все трое. Он же всего года на три-четыре моложе Корнея, а дочку с холопкой прижил, когда ему еще четырнадцати не было.
"М- да, когда все друг с другом в каком-нибудь родстве, только тронь, и пойдет цепляться одно за другое. Кто ж знал, что сыновья Степана приходятся внуками Даниле? И куда Данила смотрел? Ведь знал же о заговоре!".
– Сам виноват! Знал о заговоре, а внуков не удержал! А, может, рассчитывал снова сотником стать?
– Не знаю, Минь. Говорят Данила у десятников в ногах валялся, просил дочку на поруки взять. Никто не согласился, не любят его. А Пелагея Корнею в глаза поклялась обоих сыновей воинами вырастить и в ненависти к тебе воспитать, чтобы не было ему покоя, а под конец жизни, чтобы могилу твою увидел.
– Ну, это мы еще посмотрим: кто чью могилу увидит!
– Уезжай от греха, Минь! Пока ты в доме, ничего не случится, а как поправляться начнешь, уезжай, не задерживайся в селе. Подстерегут где-нибудь и убьют. Все же понимают: ни Лука, ни Леха Рябой, ни Игнат против Корнея не пойдут. Тихон тоже. А с остальными, если что, ты расправишься. Корней, ведь, ратников друг на друга натравливать не станет, для этого у него теперь Младшая стража есть.