Отряд
Шрифт:
– А наследник с женой и детьми? Они тоже должны были быть в Ливадии! – это уже спросил я.
– Эти сведения мне сообщил по телеграфу Юань Шикай. Про цесаревича Николая и его семью в телеграмме ничего не было. Я уже отдал через телеграф распоряжение на пост в Яньцзи, до которого ещё не дошёл отряд генерала Айгунова. В течение суток они должны будут разузнать все сведения по этой информации в Хунчуне, захваченном вашими войсками и сообщить мне. Думаю, эту новость будут обсуждать ваши офицеры и солдаты, – лицо дзяньдзюня, когда он произносил эти слова, было непроницаемым.
– Брюшной тиф – это очень серьёзно, Тимофей
– Ваше превосходительство, это «Афинская чума», от которой умерло больше четверти жителей Афин, не помню в каком году до нашей эры. Из-за этого Эллада потеряла своё прежнее могущество. Сейчас смертность поменьше, но как таковых лекарств, дающих стопроцентное излечение, нет. А у Великого князя Георгия со здоровьем и так большие проблемы. Будем надеяться, что врач Государя и его семьи лейб-хирург Гирш в Ливадии. А ещё больше надеюсь, что там же лейб-медик Боткин Сергей Сергеевич, старший сын покойного Сергея Петровича Боткина, – ответил я, думая про себя, что с пенициллином Бутягина нам в Ливадию никак не поспеть.
– И чем же так хорош Сергей Сергеевич? – поинтересовался Ренненкампф.
– Четыре года назад он был избран профессором по вновь учреждённой кафедре бактериологии и заразных болезней. Кроме того, в девяносто восьмом году назначен ординарным профессором академической терапевтической клиники, которой ранее руководил его отец. Если кто и сможет оказать грамотную и профессиональную помощь императору и его семье, так это только он.
– Всё настолько серьёзно, господин капитан? – не меняя выражения лица, поинтересовался Чан Шунь.
– Да, господин генерал-губернатор. Это очень серьезное заболевание с большим количеством смертных случаев. И этой болезни всё равно кто перед ней, бедняк или император, – терзаемый нехорошими предчувствиями, произнёс я.
– Это всё, что я хотел вам сообщить. А теперь выпейте чаю. Поверьте, пара небольших чашек этого напитка позволят смирить ваши мысли, а душа вновь обретёт гармонию, – чуть улыбнувшись, произнёс Чан, беря в руки чашку с чаем и делая глоток.
Не знаю, обрел ли гармонию души мой деверь, но мы с генералом пришли в штаб отряда отнюдь не в спокойном состоянии.
«Смерть императора во время войны, пусть и на задворках империи – это то, что меньше всего можно было бы сейчас пожелать для России. А если учесть, что в этой войне против Китая кроме Российской империи участвует ещё семь государств, и очень скоро придётся делить результаты победы, то смерть Александра III – это полная ж… мягче и не скажешь. Одно дело император и его слова: „Пока русский царь удит рыбу, Европа может подождать“. И новый император Николай II. Здесь он несколько покруче, чем в моём времени-пространстве. По воронам, кошкам и собакам не стреляет, но всё также любит семью и в её кругу проводит куда больше времени, чем занимаясь государственными делами. Вот и получается – несколько покруче», – такие мысли крутились в голове, пока обедал вместе с другими офицерами штаба, горячо обсуждавших новость, сообщённую командиром отряда.
После обеда не выдержал, пошёл в лазарет, который ещё вчера расположился в городе. Нашёл Бутягина и попросил его прогуляться, чтобы поговорить без лишних ушей. С генералом Ренненкампфом решили, что пока не будем ни до кого доводить о болезни императора и членов его семьи, но из-за сильного беспокойства, мне захотелось получить более подробную информацию о брюшном тифе от специалиста.
Как оказалось, такая мысль пришла в голову не только мне. Не успели мы выйти с Павлом Васильевичем за пределы лазарета, как в воротах нас встретил адъютант Ренненкампфа корнет Савицкий, передавший доктору просьбу, посетить Павла Карловича для беседы. Зашли к генералу вместе. В течении двадцати минут я вместе с генералом прослушал грамотную лекцию Бутягина о брюшном тифе, истории его исследования, эпидемиях, симптомах болезни, способах её лечения, а также о всеобщей безграмотности, включая представителей аристократии, из-за чего не соблюдаются простейшие санитарно-гигиенические правила, позволяющие избежать этого заболевания.
Поблагодарив доктора и отпустив его, меня Павел Карлович попросил остаться.
– Тимофей Васильевич, как Вы думаете, генерал-губернатор Чан не врёт про заболевание Государя Императора? – задал вопрос Ренненкампф, едва за Бутягиным закрылась дверь.
– Ваше превосходительство, если бы господин Чан хотел нам навредить, он мог бы с нами легко расправиться ещё два дня назад, когда мы полностью были в его руках. Мне показалось, что Чан Шунь сам сильно расстроен этим известием. Подождём до завтра. Может что-то прояснится, – я неопределённо пожал плечами. – К сожалению, мы отрезаны от телеграфной связи с командованием. А пока летучая почта доберётся до Харбина?! Тем более мы не знаем, где сейчас отряд генерала Сахарова. Хоть у моего неожиданного деверя спрашивай.
– Да, Тимофей Васильевич, я тоже отметил высокую информированность генерал-губернатора, и то, как у него налажена разведка. Получить в течение суток информацию из захваченного нашими войсками города – это дорогого стоит. – Кстати, сколько от Яньцзи до Хуньчуня вёрст?
– Более ста, Ваше превосходительство.
– Удивительные у губернатора солдаты! За сутки проскакать двести вёрст, да ещё нужную информацию разведать. Что на это скажите, господин капитан?!
– Думаю, голубиная почта, Ваше превосходительство. Либо телеграфная линия между Хуньчунем и Яньцзи не нарушена, и на телеграфе в Хуньчуне люди губернатора имеют доступ к аппарату связи. Другого объяснения я не вижу.
– Будем надеяться, что это голубиная почта, а не телеграф, и завтра она нам принесёт положительные сведения. А пока продолжаем выполнять свои обязанности.
Исполнять, так исполнять. В дальнейшем этот день прошёл в привычных трудах и заботах. Правда, был отловлен Бутягиным, который пытался узнать, чем вызван интерес Ренненкампфа к брюшному тифу, и о чём я с ним хотел поговорить с глазу на глаз. Еле отбоярился. Между тем, чуйка всё больше и больше начинала верещать, предупреждая о неприятностях.
Двенадцатое сентября стало днём, когда время тянулось необыкновенно долго. Часы я доставал и смотрел на циферблат столько раз, сколько до этого не смотрел и за месяц. Павел Карлович, с которым пересёкся на завтраке, совещании и обеде, также как и я был взвинчен и не в своей тарелке. Около четырёх часов пополудни он через посыльного вызвал меня к себе. Зайдя в комнату, определённую под совещания, я только начал доклад о прибытии, как его прервал корнет Савицкий, вбежавший с несколькими конвертами в руках.