Отшельник
Шрифт:
Я на нее зверем голодным смотрел, а она кормила с ладошки бездомных собак, и я цепенел от ужаса, что те откусят ей руку, и ни хрена. Они терлись о ее пальцы, лизали ей ладони. Каждый раз плакала, когда я утягивал ее от них. А возле одной на колени стала и скормила свой сэндвич (да, бл*дь, я покупал ей хот-доги и кривился от отвращения, когда она их с аппетитом уплетала, пачкаясь кетчупом). Я на пса посмотрел – уши торчат, морда страшная, похож на смесь каких-то бойцовских пород. Он ей руки вылизывает, а потом встал и упал снова. Лапа перебита, что ли. Вся в крови, ободранная. Еле увел ее оттуда. Она гулять больше не захотела в тот день, а в машине плакала снова.
Чокнутая. С ней определенно было что-то не так. Я смотрел со
Марк ляпнул, что это любовь. Еще больший идиот, чем я. Мне это казалось чем-то черным и страшным, чем-то пока восторженно разрастающимся до чудовищных размеров, чтобы потом погрести меня под руинами вместе с ней. Я знал, что всему приходит конец, и особенно жестокий и кровавый конец у иллюзий, но я расслабился. Мне даже начало казаться, что ей со мной хорошо. Я каким-то образом видел это в ее глазах. Как-то уходил из кабинета, а она у двери за локоть удержала.
– Можно я здесь посижу? Книги почитаю или в твоем ноутбуке фильм посмотрю?
– Зачем в ноутбуке? Ты можешь его смотреть в домашнем кинотеатре.
– Мне так уютней. В твоем кабинете.
– Почему?
– Не знаю… мне там нравится.
И я не смог отказать, потому что она так на меня смотрела, как никогда раньше, и я привык доверять своим собственным ощущениям. Я забыл, что человек способен выдавать желаемое за действительное.
В тот вечер я повез ее на прием. Да, расслабился настолько, что мне захотелось вывести ее в свет. Забылся, что игрушки надо держать дома. Но в этот вечер меня на ней повернуло окончательно. Выключило контроль, когда она выбила на хрен весь мой цинизм только одним невинным вопросом.
– Ты скоро вернешься?
Спросила, когда спускался по лестнице, и я замер. Медленно повернулся к ней. Стоит на верхней ступеньке в одном из платьев, выбранном на ее вкус, от которого у меня кипели мозги, и в то же самое время именно это сводило с ума. Ее наивная безвкусица. Потому что даже в своем сарафане с немыслимыми карманами она выглядела до дикости соблазнительно, и я знал, что там под дешевеньким шелком на ней белые трусики без кружев. Надя заказала для себя ворох каких-то дурацких вещей через Интернет. При мне. Пока я работал, а она сидела в кресле с моим ноутбуком, в котором я открыл ей аккаунт с ограниченным доступом. За все это барахло я заплатил копейки. А солнечная малышка… вы бы видели эту радость, когда ее перетянутая скотчем коробка (как со свалки) прибыла с посыльным. У слуг вытянулись лица, а она… она чмокнула меня в щеку и утащила свои сокровища к себе в комнату. Потом я лицезрел всю эту «красоту» и сдерживался, чтоб не расхохотаться при ней, потому что, когда она все это примеряла у себя в комнате и вертелась перед зеркалом и заодно перед камерами, я то смеялся, то сатанел от похоти. Меня возбуждали даже ее трусики без кружев с какой-то дурацкой кошкой посередине. И сейчас мне хотелось переступить по три ступеньки вверх и утащить ее в спальню. Содрать эти трусы и зарыться лицом между ее ног и целовать уже другие губы, жадно сосать ее клитор, да так, чтоб кончила мне на язык, а потом взять ее… наконец-то взять. И я сам не понял, как сказал это:
– Хочешь поехать со мной?
Какие-то
– Только наденешь то, что я скажу.
Кивает еще быстрее и тоже улыбается. Мать вашу! Мне кажется, я ослеп. А внутри меня что-то сильно вибрирует, болезненно и невыносимо сильно. Я еще никогда не чувствовал себя вот так. И я не знал этому названия.
Я буду знать позже… когда пойму, что она такая же, как все. Такая же лживая тварь, которой спустя столько лет удалось меня вывести на эмоции, окрутить. Как пацана, как доверчивого лоха. Такая же, как все они, пробирающиеся в мой дом и уверяющие в своей преданности ради каких-то благ, мечтающие при первой же возможности вонзить нож в спину и удрать.
Разодрать мне сердце в клочья и свалить на хрен. Но это будет позже… сначала она даст мне еще немного верить в то, чего никогда не было и не будет. И я… оооо, я впервые за гребаную тучу лет с таким упоением верил.
ГЛАВА 21
Я лгу тебе, ты лжешь невольно мне,
И, кажется, довольны мы вполне!
Я никогда не знал, что такое ревность. Это чувство было мне неведомо ровно до этой проклятой секунды. Я насмехался над ним. Оно меня веселило, и я любил издеваться над своими бывшими любовницами, когда они ревновали одна к другой, а я ради смеха затягивал обеих в свою постель и с упоением позволял им соревноваться, кто лучше мне отсосет или с кем я кончу раньше. Но обе прекрасно понимали, что после того, как это случится, они будут выставлены за дверь. Обычно с этим никогда не было проблем… кроме одного раза, когда игрушка решила нарушить правила игры и возомнила, что является чем-то большим лишь потому, что задержалась в моей постели на пару ночей дольше, чем все остальные.
«– Я думала, мы с тобой… я думала! Я не могу так!
– А зачем думать со мной, а девочка? Я все давно продумал за тебя. Сегодня была твоя последняя ночь в этом доме. Ты и так задержалась здесь дольше всех.
– Я не стану тебя ублажать еще с кем-то и делить не стану!
Черные глаза Аниты блестели от слез и от отчаяния, и я представлял, как из них покатятся слезы, когда я возьму ее в очаровательную круглую попку одним сильным толчком, пока моя вторая игрушка подразнит ее язычком.
Картинка взбудоражила настолько, что я облизал губы и ущипнул ее за задницу.
– Станешь! Еще как станешь!
Все было, как я сказал, под ее слезы и оргазмы. А потом она порезала вены. После того, как уехала из моего дома, а блондиночка с пухлыми губами осталась со мной еще на несколько дней. Лариса позвонила сказать мне о смерти игрушки. Я выразил искренние соболезнования и надавил на затылок ее подружки, проталкивая член поглубже. Тупая смерть, тупая девка, которая лишила себя жизни из-за члена, трахающего не только ее дырки. Бред!
Марк иногда ревновал свою жену, а мне было забавно смотреть, как покрывается пятнами его лицо и пальцы сжимаются в кулаки.
А теперь… теперь сжимались мои собственные до хруста, до треска всех суставов и боли в сжатой до крошева зубов челюсти. Мне захотелось убивать. Рвать голыми руками каждого, кто просто на нее смотрел, каждого, на кого смотрела она, а если еще улыбалась, меня вело так, что я дрожал от напряжения. На вечеринке, казалось, не было женщины красивее этой золотоволосой ведьмы в платье серебряного цвета с открытой спиной и разрезами по бокам. Оно обрисовало ее идеальное шикарное тело, как вторая металлическая кожа, и белый мех на плечах оттенял округлые плечи и ее волосы, завитые стилистом, который приехал на дом и возился с ней несколько часов.