Оттепель. Льдинкою растаю на губах
Шрифт:
— А ты здесь откуда?
— Марусю играю, — шепнула Марьяна. — Меня пригласили. Но вряд ли я справлюсь…
— Кого они пробовали? Я слышала, что Голубееву эту? Она же везде просто влезет без мыла! — сказала не в меру веселая Инга. — И что? Неужели ее завернули?
И Лида, и Женя молчали. Регина Марковна решила, что пора вмешаться.
— Марьяночка в пробах всех очаровала! Ее Хрусталев преподнес в разных ракурсах, и все согласились, что это — шедевр!
— Ну, он большой мастер шедевры лепить, — сквозь зубы сказала Инга и снова спиной повернулась
— Костюмы еще не приехали, ждем. — Регина Марковна воздела руки к небу. — Того гляди солнце зайдет! Где костюмы?
На съемочной площадке переругивались. Глава осветителей Сомов Аркаша пытался повесить обратно знамена. Хрусталев с бешеными глазами проорал в мегафон, что если увидит еще одну «тряпку», то съемок не будет. Больше всех досталось художнику Пичугину, который отвечал за пропавшие, вернее, не доставленные вовремя костюмы.
— Зачем ты мне здесь? — сокрушался Таридзе, жуя мандарин. — Мне костюмы нужны! А ты без костюмов — ничто! Не понятно?
— Понятно, понятно! — Пичугин кивал прилизанной, с тонким пробором, прической. — Но, Гия Ревазович, вы же сказали: «Езжай на автобусе!» Я и поехал.
— А если бы я предложил, дорогой: «Лети на ковре!» Ты бы что? Полетел?
Наконец из-за поворота показалась служебная машина, на заднем сиденье которой дремал снисходительный Федор Кривицкий.
— Ура! — закричал Хрусталев. — Режиссера поймали!
Кривицкий слегка улыбнулся и громко втянул в себя воздух природы: полей и лугов, зерновых и озимых.
— Какая же здесь благодать! Мать честная! Ну что, мои други? Давайте приступим?
— Костюмы у нас потерялись. — Регина Марковна громко высморкалась.
— Да едут они! Едут ваши костюмы! — громовым голосом возвестил Кривицкий. — Застал их в трясине. Помог. Завелись. Минут через пять будут здесь.
— Благодетель! — взревел Хрусталев. — Ты что, сам их завел? Ты рискнул нашим копчиком?
Кривицкий показал ему кулак, Хрусталев в наигранном страхе втянул голову в плечи.
«Никто никогда ничего не поймет! Никто не узнает. А завтра… Что завтра? Откуда я знаю, что ждет меня завтра?» — подумал он быстро, и тут же этот страх, который то больно скреб его изнутри, то своими маленькими липкими лапками дотрагивался до горла, ребер, живота, но не исчезал ни на секунду и ни на секунду не позволял забыть о себе, стал невыносимым. Его затошнило от этого страха.
«Стоп. Точка, — сказал он себе. — Сейчас я работаю. Не отвлекаться».
— Егор! Режиссер! Ты начнешь или нет?
Егор закивал головой. Регина Марковна подвела испуганную Марьяну с красным (на этом настоял Санча!) чемоданом в руках к месту, откуда был должен прибыть несуществующий поезд. Мячин подбежал к ней и обеими потными ладонями сжал ее холодный локоть.
— Марьяна! Вы только не волнуйтесь! Вы же помните, как все это прекрасно получилось на репетиции? Вы просто идете со своим чемоданом по направлению к Дому культуры. Вы просто идете, и все. Вы спокойны, приветливы. Вам все здесь в диковину, все интересно!
Марьяна кивнула.
— Все! Начали! Камера!
Ей нужно было пройти не больше двадцати шагов. Вокруг суетилась массовка: влюбленные пары, старуха с корзиной, два мальчика, дамочка в белой панамке. Ей нужно было просто пройти и сказать «извините» старухе с корзиной. А как только старуха поднимет на нее свои подкрашенные глаза, спросить, как найти Дом культуры. И все. Она сделала два шага на негнущихся ногах, выронила на землю красный чемодан и закрыла лицо руками.
— Марьяночка! Что? — удивился Кривицкий. — Ведь мы репетируем просто, Марьяна!
— Простите меня. Извините, пожалуйста! Сейчас я попробую…
— Спокойно идите, забудьте про нас и спокойно идите! — Голос Кривицкого звучал по-отечески нежно.
Она подняла чемодан и пошла. Опять эти ноги. Они — как из дерева. Сейчас Хрусталев видит всю ее в камере. И Инга следит за ней с тихим злорадством. Она вдруг споткнулась и чуть не упала. Опять чемодан — на земле. Не могу.
— Да что это с ней? — взволновался Кривицкий. — Марьяночка! Может быть, вы нездоровы?
Она замотала головой. Слезы начали просачиваться сквозь пальцы.
— Насмарку весь грим! — прошептала Регина.
Мячин пулей вылетел из своего режиссерского укрытия и побежал к Марьяне.
— Федор Андреич! Двадцать минут перерыв! Актриса не в форме!
— Егор! Иди ты… не в жопу, а знаешь, куда? — Хрусталев, бледный, в расстегнутой на груди рубашке заорал так, что Мячин на секунду приостановился. — «Актриса не в форме»! А солнце заходит! Какой перерыв? Ты совсем обалдел?
— А я говорю: «перерыв»! — отчеканил Мячин, с ненавистью глядя на Хрусталева. — И будет сейчас перерыв. Вот и все.
Вмешался Кривицкий:
— Егор! Хрусталев! Еще только драки мне здесь не хватало! Егор, успокойте актрису Пичугину. А ты, Хрусталев, тоже не заводись! Успеем. Еще не зашло. Все успеем.
Ничего они не успели. На третьей пробе Марьяна провалилась с треском. Увидев яростное лицо Хрусталева из-за камеры, она разрыдалась на виду у всех, даже лицо руками не закрыла. Она не дошла до старухи с корзиной, которая, вскочив и скинув свой клетчатый, яркий платок, предстала совсем не старухой, а очень молоденькой, миленькой девушкой. Опять Мячин бросился к ней и начал успокаивать, но чем больше он успокаивал, тем безутешнее она плакала. Инга Хрусталева стояла в стороне и курила. Регина Марковна, почти прилипнув губами к уху Кривицкого, спросила тихонько:
— Давай мы вернем Голубееву, а?
На что он смолчал и сурово нахмурился.
— Ну, все! — вдруг вспылил Хрусталев. — Снимайте вы сами свою самодеятельность! Весь день потеряли!
Мячин вскочил и, налетев на крепкого и широкоплечего Хрусталева, повалил бывшего друга на песок и начал колошматить его руками и ногами. Их, разумеется, тут же бросились разнимать. Над мирным селом поднялись вопли, визги, запахло разбоем, войной, революцией. Хрусталев быстро раскидал отчаянных добровольцев и, подмяв под себя окровавленного Мячина, сказал ему быстро и внятно: