Оттепель. События. Март 1953–август 1968 года
Шрифт:
Откликаясь на это обращение, Кожевников организовал встречу Ивинской в ЦК КПСС с Д. А. Поликарповым, который, – вернемся к ее воспоминаниям, —
выслушал меня и сказал, что обязательно надо попробовать договориться с Д’Анджело:
– Встречайтесь с ним, говорите, просите всеми силами, чтобы он вернул рукопись. А мы действительно можем обещать ему, что в конце концов разберемся и сами напечатаем роман – там видно будет, с купюрами или без, – но, во всяком случае, дадим им возможность после нас печататься (О. Ивинская, И. Емельянова. С. 197, 198).
Как решался вопрос об этом произведении? – вспоминает Н. С. Хрущев. – Докладывал мне о нем Суслов, шефствовавший над нашей агитацией и пропагандой. Без Суслова в таких вопросах не могло обойтись. Он сообщил, что данное произведение плохое, не выдержано в советском духе. В деталях его аргументов не помню, а выдумывать не хочу. Одним словом, недостойная вещь, печатать ее не стоит. Такое решение и приняли. Полагаю, что на той стадии событий кроме Суслова никто из ответственных лиц романа не читал. Я сомневаюсь в том, что и Суслов его прочел. Ему тоже, наверное, дали справку с изложением содержания произведения
Роман запретили. Запретили… (Н. Хрущев. Время. Люди. Власть. Кн. 4. С. 275, 276).
И далее, возвращаясь к судьбе книги, Хрущев говорит:
<…> не могу себе простить того, что ее запретили у нас. Я виновен в том, что не поставил о ней вопрос так же, как о «Синей тетради» 168 . Разница (хотя и не оправдание) заключается в том, что я прочел «Синюю тетрадь» и увидел воочию глупость цензоров. Я попросил их дать разъяснения Президиуму ЦК. Они оказались несостоятельными, даже смешными, и мы без особых усилий справились с полицейской прытью. А «Доктора Живаго» я не прочел, да и никто в руководстве не прочитал. Запретили книгу, доверившись тем, кто обязан был по долгу службы следить за художественными произведениями. Именно этот запрет причинил много зла, нанес прямой ущерб Советскому Союзу. Против нас выступила за границей интеллигенция, в том числе и не враждебная в принципе к социализму, но стоящая на позиции свободы высказывания мнений (Там же. С. 281–282).
168
См. 27 декабря 1960 года.
Август. Совет министров РСФСР принимает решение о передаче Московской Патриархии зданий и сооружений, расположенных на территории Троице-Сергиевой Лавры в Загорске.
Формируется, как указывают позднейшие исследователи, ядро Лианозовской группы художников и поэтов.
Лето. Первая повесть Абрама Терца (Андрея Синявского) «Суд идет» с помощью Элен Пельтье переправлена во Францию 169 .
Но, – рассказывает Людмила Сергеева, – напечатана она была только в 1959 году, пропустили вперед «Доктора Живаго», так Синявским объяснила ситуацию Элен (Л. Сергеева. С. 285).
169
С этой женщиной Андрея Синявского связывали давние и близкие отношения, о которых подробно рассказано в его романе «Спокойной ночи»:
«К нам, на третий курс филфака, в 47-м году пришла француженка. Первая живая француженка и, вообще, единственная по Советскому Союзу в те далекие времена иностранка, зачисленная в Высшее Учебное Заведение. Говорили, ее отцу, военно-морскому атташе, стоило немалых усилий пробить, через Мининдел, дойдя до самого Молотова, чтобы дочери предоставили исключительное право учиться наравне со всеми, посещать лекции, сдавать экзамены <…>» (Абрам Терц. С. 354).
См. комментарий Ивана Толстого:
Готовая к печати терцевская повесть «Суд идет» пролежала на Западе без движения целых три года, потому что ЦРУ – для антисоветского скандала – нужна была не маленькая повесть никому не известного автора, но большой роман знаменитого писателя (И. Толстой. С. 106).
Журналы в августе
В «Новом мире» (№ 8) рассказ Даниила Гранина «Собственное мнение» 170 , роман Владимира Дудинцева «Не хлебом единым» (окончание – № 10) 171 .
170
Двухнедельник ЦК КПСС «Партийная жизнь» в 17-м, сентябрьском номере откликнулся на этот рассказ письмом полковника П. Стародубцева «Рассказ, вызывающий недоумение», где было сказано, что перед нами «антихудожественное, безыдейное и, по существу, вредное произведение» (с. 78).
171
«Общество ждало открытого слова – слова правды. И, видно, мне выпало такое счастье – сказать его, да еще быть понятым» (В. Дудинцев. С. 9).
«В художественно-литературном отношении вещь обыденная для советской литературы, – дочитав роман, 26 октября пишет в дневнике Сергей Дмитриев. – Но по содержанию, по общественно-политическому настроению и тенденции очень интересная. <…>
Разумеется, такой роман всех заденет. Недовольных будет очень много: все морально-политически единое общество будет недовольно. Слышал, что готовится разнос романа в „Партийной жизни“, что Союз советских писателей уже подготовил проработку романа на „свободной дискуссии“, заранее подготовленной, понятно. Однако, толпы собравшейся у Дома Союзов писателей молодежи, настроенной в пользу романа и его автора, заставили братьев-писателей призадуматься. Подумав, они отложили дискуссию-проработку» (Отечественная история. 2000. № 2. С. 147, 148).
И вот что о предыстории публикации своего романа рассказывает сам Дудинцев:
Когда я принес «Не хлебом единым» в журнал «Октябрь» в бытность там главным реактором Храпченко, то мне отказали в печатании этой вещи. Отказали с жестами брезгливого возмущения. Все члены редколлегии встали, а я там тоже сидел – я тоже встал, и все, стоя, проголосовали против печатания моего романа, как это предложил впоследствии Герой Социалистического Труда Храпченко. <…>
А Симонов схватил роман, как окунь хватает блесну (В. Дудинцев. С. 54–55).
Однако, ввиду сопротивления некоторых членов редколлегии, публикация романа в «Новом мире» стала затягиваться, и Дудинцев, – как он вспоминает, –
прочитано было за сутки! За сутки было прочитано! <…>
А потом Казакевич мне и говорит:
– Дорогой Владимир Дмитриевич, не могу печатать. Не могу. Невозможно печатать. Слишком опасно. Вещь не пройдет (Там же. С. 54–57).
Тем не менее о передаче романа возможному конкуренту узнал Симонов и – по словам Дудинцева – закричал:
«Немедленно засылайте в набор! Сейчас же чтобы был заслан в набор!» И роман был заслан в набор в «Новом мире». Тут же он сел и написал письменный протест в секретариат Союза писателей с жалобой на Казакевича, который переманивает авторов «Нового мира». <…> Одним словом, роман там пошел (Там же. С. 59).
В «Октябре» (№ 8) первая посмертная публикация Павла Васильева – поэма «Христолюбовские ситцы», завершенная в 1936 году.
В альманахе «Наш современник» (№ 3; подписан к печати 17 августа) рассказ Владимира Тендрякова «Ухабы».
В «Иностранной литературе» (№ 8) роман Эриха Марии Ремарка «Время жить и время умирать» (окончание – № 9, 10).
В «Вопросах истории» (№ 8) статья С. М. Дубровского «Против идеализации деятельности Ивана IV». Этой публикацией, наделавшей шума среди историков, был, – по сведениям Сергея Дмитриева, – заменен еще более взрывоопасный доклад Дубровского, где автор
объявляет, что понятие прогрессивного в истории применимо только к революционному движению. Можно писать о прогрессивности Октябрьской социалистической революции, о прогрессивности революции 1905 г. Но это понятие нельзя применять при оценке Петра I или Ивана Грозного и т. п. Автор намеревается отказать в признании прогрессивности деятельности Невского, Донского, Минина и Пожарского, Грозного, Петра и, уж конечно, Екатерины, Суворова, Кутузова, Нахимова и пр. В порядке ликвидации последствий культа личности предлагает автор снести памятник Юрию Долгорукому, «основателю» Москвы (Отечественная история. 2000. № 1. С. 169).
Сентябрь
1 сентября. Запись в дневнике Корнея Чуковского:
Был вчера у Федина. Он сообщил мне под большим секретом, что Пастернак вручил свой роман «Доктор Живаго» какому-то итальянцу, который намерен издать его за границей. Конечно, это будет скандал. «Запрещенный большевиками роман Пастернака». Белогвардейцам только это и нужно. Они могут вырвать из контекста отдельные куски и состряпать «контрреволюционный роман Пастернака».
С этим романом большие пертурбации. Пастернак дал его в «Лит. Москву». Казакевич, прочтя, сказал: «оказывается, судя по роману, Октябрьская революция – недоразумение, и лучше было ее не делать». Рукопись возвратили 172 . Он дал ее в «Новый мир», а заодно и написанное им предисловие к Сборнику его стихов 173 . Кривицкий склонялся к тому, что «Предисловие» можно напечатать с небольшими купюрами. Но когда Симонов прочел роман, он отказался печатать и «Предисловие». – Нельзя давать трибуну Пастернаку!
Возник такой план: чтобы прекратить все кривотолки (за границей и здесь), тиснуть роман в 3-х тысячах экземпляров, и сделать его таким образом недоступным для масс, заявив в то же время: у нас не делают Пастернаку препон.
А роман, как говорит Федин, «гениальный». Чрезвычайно эгоцентрический, гордый, сатанински надменный, изысканно простой и в то же время насквозь книжный – автобиография великого Пастернака. (Федин говорил о романе вдохновенно, ходя по комнате, размахивая руками – очень тонко и проницательно, – я залюбовался им, сколько в нем душевного жара.) (К. Чуковский. Т. 13. С. 217).
172
Реакция редакторов «Литературной Москвы» на роман Бориса Пастернака по-иному представлена в воспоминаниях В. Каверина:
«В „Докторе Живаго“ около сорока печатных листов – уже поэтому он не мог появиться в нашем сборнике, для которого мы с трудом выбивали из Гослита в лучшем случае пятьдесят. Но была и более серьезная причина: роман не понравился Казакевичу, который отозвался о нем очень резко.
– Вы можете представить себе Пастернака, который пишет о колхозах? – с раздражением спросил он меня.
– Не без труда.
– Ну вот. А он пишет – и очень плохо. Беспомощно. Есть прекрасные главы, но он не отдаст их нам.
– Как вы думаете, почему он встретил нас так сурово?
– Потому что „Литературная Москва“ для него – компромисс. Ему хочется, чтобы завтра же была объявлена свобода печати» (В. Каверин. Эпилог. С. 382–383).
173
«Люди и положения».
И вот, для полноты объема, дневниковая запись самого Федина, также датированная 1 сентября:
Приезжал С<имонов> с письмом к П<астернаку> и днем – в «Нов<ом> мире».
2 сентября прибавляется еще одна лаконичная запись: «Вставка в письмо».
И наконец, 3 сентября третья, самая важная: «Подписал» 174 (Константин Федин и его современники. Т. 2. С. 132).
2 сентября. В Новороссийске умер Марк Александрович Щеглов (род. в 1925).
174
Федин, которого Пастернак еще в 1942 году называл своей «старейшей привязанностью», и в последующем принимал самое активное участие в травле поэта. Тем не менее, 23 апреля 1958 года Корней Чуковский в дневнике пересказал слова Пастернака о том, что тот «встретился на дорожке у дома с Фединым – и пожал ему руку – и что, в самом деле! начать разбирать, этак никому руку подавать невозможно!» (К. Чуковский. Дневник. С. 284). Та же снисходительность по отношению к Федину проявлена Пастернаком и в письме Жаклин де Пруайяр от 22 декабря 1959 года: «Мы прервали отношения, но это несерьезно. Они когда-нибудь возобновятся, когда всё изменится в более широких кругах, чем Союз писателей» (Б. Пастернак. Т. 10. С. 553).