Отвага (Сборник)
Шрифт:
Мы сели со Славкой на заднее сиденье. Я накинул ему на плечи Борькин пиджак, вернее, то, что от него осталось, и пацан кое-как успокоился. Около своего дома он вдруг сказал:
— Дмитрий Александрович, Ганс пропал.
Я даже сначала не сообразил, какой Ганс.
— Отыщется, — успокоил я его.
— Нет, не отыщется, волки его разодрали… — вздохнул мальчик. — Я его курточку нашел в камышах. Вся в крови…
Я подумал: что Ганс, когда случилось гораздо более страшное? Ксения Филипповна. Вот за кого болело сердце, и было пусто и жутко на душе.
Но мальчишка продолжал говорить:
— Никак
Я долго не мог понять, к чему Славка все это рассказывает. Но когда он вылез из машины, а мы поехали дальше, в черноте степной ночи, в моей голове связалось в единый клубок все, что я знал и слышал о том, что случилось с Маркизом.
Ганс, лошадиная кровь на ракитнике, волки… Волки! Те, что погубили обезьянку, могли погубить и жеребца…
Это скорее всего и произошло так. Под утро, перед самым рассветом, Маркиз с оборванной оброткой бродил по двору бабы Насти. Что его испугало, не знаю, может быть, волки, подобравшиеся к станице. Хата Самсоновой стояла на самой околице. Маркиз в страхе перемахнул невысокую ограду, как это делал не раз по воле наездника, беря препятствие. Они его гнали и гнали все дальше, по степи… И когда жеребец почуял за спиной страх смерти, он понял, что его спасение в белых хатах, окруженных деревьями, от которых веяло людьми и всем, что их окружает. Он, видимо, хотел спастись в Крученом, но преследователи преградили ему дорогу… На берегу речушки, в зарослях ракитника, Маркиз дал первый бой. Но волки заставили его повернуть от человеческого жилья и травили, травили до тех пор, пока не повалили на землю…
Несчастный Ганс. Он, наверное, утром нашел обротку и притащил домой, к Арефе, как таскал когда-то патроны из немецкого окопчика…
Впоследствии мое предположение подтвердилось. А тогда, в машине начальника райотдела, мне было стыдно за свое недоверие к Арефе, за свои сомнения и подозрительность…
Мягкенький спросил:
— Тебе передали, что послезавтра к генералу?
— Передали…
Голос майора потеплел:
— Не бойся, не ругать вызвали. Приказ по облуправлению. Благодарность и именные часы. За мужество и отвагу при обезоруживании пьяного хулигана. Даю тебе три дня: день на дорогу, день в области и день на обратный путь…
До меня не сразу дошло сообщение Мягкенького. Потом я вспомнил. Бедный Герасимов! Лучше бы ты никогда не брался за ружье. Лучше бы ты был жив. Пусть будут живы все, кому надо жить…
— Куда тебя подвезти? — спросил майор.
Ехать домой, в хату Ксении Филипповны?.. У меня сжалось сердце.
— С вами, в район, — сказал я. — Если разрешите, товарищ майор.
…Дежурная нянечка бежала за мной по ослепительно чистому, тихому коридору больницы, чуть не плача, уговаривала покинуть помещение. Завернув за угол, мы столкнулись с высоким молодым мужчиной в белом халате. Увидев меня, он остановился. Я тоже встал. По тому, как нянечка что-то лепетала в оправдание, я понял — мне нужен именно этот человек.
— Как Ракитина? — выпалил я, чувствуя, что меня сейчас выпроводят и надо успеть узнать главное.
Доктор покачал головой:
— Ну-ну. В таком виде даже в котельную заходить не рекомендуется, — строго сказал он. — Сейчас же покиньте больницу.
— Как Ракитина? — повторил я.
— Мы постараемся…
Я вышел во двор. Светились бесчисленные звезды, и я подумал: завтра снова будет утро. Теплое утро с запахом полыни и чебреца. И не может того быть, что не будет жить та, кому надо жить.
Юрий Пересунько
В НОЧЬ НА ДВАДЦАТОЕ
Повесть
I
В полупустом гараже было тепло и уютно. Вдоль стен сухо потрескивали отопительные батареи, маслянисто поблескивали лампочки под потолком. И даже не верилось, что за порогом метет поземка, а столбик термометра давным-давно упал за ярко-красную отметку —50. Рабочий день уже кончился, и гулкую тишину гаража нарушал только Колька Митрохин, который все еще возился под «газоном», подтягивая разносившиеся рессоры.
Механик Семенов недовольно покосился на парня, который без году неделя как работал в гараже, посмотрел на часы — стрелки показывали семь.
«Тоже мне — ударник! — с непонятной злостью подумал Семенов. — Хоть бы навар имел, а то так, за здорово живешь перерабатывает. — Он зло сплюнул на бетонный пол, пнул тяжелый скат ЗИЛа. — Ишь чего придумали… Ремонт машин свалить на механиков и автослесарей, а освободившихся шоферов — на заготовку леса, рабочих рук, видите ли, не хватает. Не-ет, не такой он дурак, механик Семенов, чтобы за чужого дядю работу делать. Хватит!»
От всего этого хотелось на ком-нибудь сорвать накипевшую злость. Он сунулся было к Митрохину, который что-то негромко мурлыкал себе под нос, да вовремя одумался. Что возьмешь с блаженного, он ведь первым голосовал за это предложение комсомольцев. Вроде бы и в армии отслужил, а в голове так… мусор. На нем шоферня ездит как хочет: это, Колька» сделай, то подкрути, это посмотри… Блаженный, одним словом.
Семенов поднялся в кабину ЗИЛа, собрал свой инструмент, разбросанный на потертых подушках, сложил его в замасленный коричневый чемоданчик.
«А Жарков-то, сосунок… Вместо того чтобы самому под машиной возиться, указание ценное выдал: ты, мол, Петрович, вкладыши проверь, стук какой-то иной раз появляется, да и давление масла падает. Ишь ты, проверь, — распалял себя Семенов. — Возьми да проверь. Маленькую профилактику тебе сделал, и будь доволен».
Он спрыгнул с подножки, хлопнув дверцей так, что лязгнула металлическая обшивка.
Из-под «газона» высунулся Митрохин, спросил:
— Ты чего?
Семенов с трудом сдержался, чтобы не сказать ему чего-нибудь этакого, тяжело зашагал в отгороженную конторку завгара. Там он подошел к телефону и, когда послышался звонкий голос телефонистки местного узла, сказал глухо: