Отвага (сборник)
Шрифт:
Под старым, покосившимся навесом в яслях из растрескавшихся досок лежало разворошенное сено. Я обошел ясли. Земля во многих местах хранила отпечатки лошадиных подков. Они вели к тыну. Ограда была мне по грудь.
— Ты хорошо его привязала?
— Нормально.
— Чем? Веревкой?
— Нет. На нем была обротка.
— Что это такое?
— Ну, как уздечка, только без удил…
— Ясно.
Я вынул лупу. Это все-таки производит впечатление. Солидно. Тщательно оглядел следы возле ограды. Они ни о чем не говорили мне.
— А калитка?
— Ворота заперла. На щеколду. Вся, ну буквально вся земля в следах копыт.
— Что
— Вечером я его пустила. Он ходил, все осматривался, обнюхивал. Как собачонка. А привязала его на ночь.
Я упорно продолжал разглядывать землю в лупу, хотя чувствовал, что это занятие становится глупым.
Пес, видимо, сильно линял. Весь двор был усыпан клочками рыже-серой собачьей шерсти.
— Когда пропал Маркиз?
— Не знаю. В начале четвертого будто кто-то подтолкнул меня. Я вскочила, глянула в окно. Еще было темно. Луна как раз освещала навес. И обмерла — нет Маркиза.
— А дальше?
— Ну, выскочила… Нет, и все.
— Подожди. Может быть, тебя разбудил скрип ворот, чьи-то шаги?
— Нет, нет! Было совершенно тихо.
— А ворота?
— Заперты.
— И ты сразу пошла на хутор?
Она глянула мне в глаза почти с ненавистью. Но я решил не отступать. В конце концов сейчас я находился при исполнении служебных обязанностей. Личные чувства надо было отмести.
— Почему ты пошла прежде всего в Крученый? Ты ведь пошла пешком. Среди ночи…
— Я не хочу ни перед кем отчитываться! Мне надоело, надоело! Все лезут, шушукаются…
Вот тебе и тихая Лариса! Передо мной стояла вся напружинившаяся рысь.
— Меня не интересуют никакие разговоры и сплетни, — сказал я как можно спокойнее и холоднее. — Сейчас я говорю только о фактах. Если кто и бросил какие-то подозрения на Сергея, то это прежде всего ты сама…
— Я подумала, что он подшутил надо мной… — Она умоляюще посмотрела на меня. — Ну бывает ведь такое? Могла я так подумать?
— Могла, — согласился я. — Он что, заходил вечером?
Она мотнула головой и резко ответила:
— Он сюда никогда не заходил. Бабка Настя строго-настрого приказала никого сюда не водить.
Я отвел глаза в сторону. И пошел к калитке, внимательно осматривая дорожку, ведущую к хате.
— Бабка Настя говорила, что собака беспокоилась.
Лариса махнула рукой:
— Дурной он, старый. На лягушек лает. Они ночью прыгают по двору. В погреб лезут.
— Сергей тебе что-нибудь говорил?.. Ну, насчет Маркиза?
Опять сузившиеся глаза.
— Нет. Маркиз его не интересовал.
Я потоптался на месте.
— Ладно. Пойду. Ты будешь дома?
— А что?
— Так, на всякий случай.
— Не бойся, не сбегу… Или тоже хочешь запереть меня в кабинете, как Митьку?
Ее слова обожгли меня. Но я промолчал.
Как бывает в жизни — дело прекращено, бумаги сложены в архив, а для людей оно еще живет в разговорах, в памяти…
Лариса повернула назад, в хату. Я, уже выйдя за калитку, почувствовал, что мои глаза что-то зафиксировали.
Вернулся во двор. Около дорожки, ведущей к крыльцу, валялся окурок самокрутки. Такие цигарки из местного самосада курят многие станичники.
Я осторожно поднял окурок с земли, аккуратно положил его в кулечек из чистой бумаги.
Уже в кабинете, пряча улику в сейф, я подумал о том, что осмотр надо было производить с понятыми. Это было упущением. Серьезным упущением.
Что же дальше? Искать Чаву? А кто такой Вася, что был с ним? Сплошные загадки.
Я проехал километров пять, прежде чем понял совершеннейшую глупость своего поведения.
Какой дурак погонит Маркиза по дороге, когда вокруг вольная степь? Шуруй себе напрямик в любую сторону через серебристые волны, уходящие к горизонту на юг, на север, на запад и на восток…
Воротившись в Бахмачеевскую, я заехал домой к секретарю партбюро. Это надо было сделать в первую очередь, узнать, что свело с Нассоновым трех приезжих, среди которых находился и Вася.
Услышав о случившемся, Павел Кузьмич покачал головой.
— Вот так штука! Я всегда говорил Петровичу, что хитростью никогда не возьмешь… Боком выйдет. А он крутил с этими приезжими. Вот штука! Понимаешь, они ему предлагали за Маркиза полуторагодовалого бычка и кобылу.
— Как за Маркиза? — удивился я. — Нассонов же на него ставку делает.
— Сперва председатель хотел отдать Маркиза в табун. Жеребец никому не поддавался — и все тут. У Петровича на всю жизнь памятка на плече. Здорово куснул. Если бы не Лариса, бегать бы сейчас Маркизу в степи.
— Подождите. Когда они сговаривались с Геннадием Петровичем: до того, как он решил выставить Маркиза на скачки или после?
— То-то и оно, что все это в одно время решалось. Арефа стоял на том, что конь первостатейный. Тут Лариса подвернулась. Эти трое в другой раз приезжают. Ну, Петрович стал крутить. Сказал мне: не Маркиза, так другого коня можно предложить. Короче хитрил, А бычок у них породистый. Хороший бычок. Может быть, они и столковались бы. Не на Маркиза, предположим, на другого коня. Отмочили они, брат, такую штуку, что Нассонов их погнал. Привели бычка и кобылу. С виду кобыла как кобыла. Резвая. Дюже резвая. На месте не стоит, танцует. Они-то, приезжие, думали — раз-два и обтяпали! Жаль, конечно, что Арефы в это время не было. Брата он уехал хоронить. Штука какая: брат у него младше, а помер. Вот что творится. Младшие теперь раньше уходят. Кабы знать, где упасть, так соломки бы припасть… Та-ак… Значит, Арефы не было, он-то всю эту лошадиную механику знает. Но Петрович, тут ему зачесть надо, смекнул, что дело неладное. Скачет кобыла, словно в цирке. Те трое, особенно этот Васька, торопят: на поезд, мол, надо успеть… Председатель говорит: подождем. Проходит время. Кобыла все тише, тише. Уж еле ходит. Ну они сами усекли, что номер лопнул. Разводят руками: мол, не понимаем, отчего кобыла скисла. Может, травы объелась какой? Оказалось, нет. Они просто напоили лошадь водкой. Придумать же надо такую штуку! Хмель вышел — вот и скуксилась. О чем потом они говорили, не знаю. Прогнал их Нассонов. Ты же его знаешь: решил — точка.
— Это он умеет, — подтвердил я.
— Крутой, ох, крутой! Но приглянулся покупателям Маркиз. А что? Красивый Маркиз… Тот самый Василий больше всего горевал, что дело не выгорело. Вот штука какая. Отобедаешь с нами, Дмитрий Александрович? Я быстренько на стол соберу…
Я вежливо отказался.
В свою хату я вернулся, когда начиналась гроза. Вскоре зашел Нассонов. Колючий, злой и мрачный. Он произнес, словно приказал:
— Найди мне Маркиза, живого или мертвого!
Я ничего не сказал ему. Если жеребца украли — одно дело, а если просто сбежал куда-нибудь, то пусть Нассонов и ищет сам. Никакого заявления я не получал и основания для возбуждения дела не имел. А командовать мною я не позволю. Какое мне дело, что у председателя скверное настроение?