Отвага (сборник)
Шрифт:
— А зачем?
— Меня заменишь. А если серьезно: тебе не хочется? Изумительнейшая электроника!
— Честно?
— Честно.
— Иногда хочется. Но у меня на позиции свои обязанности и свои хлопоты. Зачем мне еще твои?
— Неужели ты такой рационалист?
— Не очень ясно, — сказал я. — Уточни.
Моложаев захлопнул шкаф.
— Я понял так: тебя в нашем деле интересует только то, что входит в круг твоих служебных обязанностей.
— Не совсем так. Лучше знать что-то одно, но в совершенстве. И потом мне кажется просто бессмысленным и расточительным тратить энергию и время на освоение чего-то такого, что тебе никогда не придется делать. Тут, конечно, есть что-то прозаическое, я с тобой согласен, но лучше делать одно дело и делать его хорошо, чем хвататься за многое
И это говорил я! Стыдно вспомнить!
— В принципе ты, конечно, прав. При необходимости ты сумеешь сесть за пульт стреляющего или офицера наведения. Просто, наверно, я слишком влюблен в свою профессию, так влюблен, что мне хочется, чтобы ее любили и другие, разделяли мое восхищение моей гениальной техникой. Тебе смешно, да?
— Нет, Сережа, не смешно. Совсем наоборот. Если бы все так любили свое дело!..
— А кто этому мешает? Просто, наверно, у людей иногда чего-то не хватает в душе.
Он выключил свет, и мы вышли.
Было прохладно и уже сумеречно, бесцветно-серое небо нависло над кедровником низко и тяжело, и все время казалось, что вот-вот повалит густой снег. Не знаю, почему, но мне вдруг захотелось посоветоваться насчет запланированного мной выступления на партийном собрании. Сначала я хотел поговорить с майором Колодяжным, но потом подумал, что командир взвода, лейтенант, взрослый человек, не может решить, выступать ему на партсобрании или не выступать. Государство доверило ему людей, технику, а он, видите ли, как маленький.
В общих чертах Сережа Моложаев знал о моих «изысканиях», и я не стал распространяться о подробностях и повторять то, что уже было ему известно. Меня интересовали две вещи: первое — стоит ли беспокоиться из-за каких-то десятка-двух секунд и второе — если стоит, то надо ли ждать до партсобрания? Ведь если я буду дожидаться собрания, то кое-кому, возможно, покажется, что я специально ждал удобного случая, удобного и лично мне вроде бы очень выгодного.
— На первый твой вопрос, Саша, я отвечу так: ты совершенно прав. Секунда, помноженная на скорость, да еще если эта скорость далеко за «М», это уже солидный путь, то есть расстояние. А мы должны использовать любую возможность, чтобы сбивать нарушителей задолго до их подхода к объектам в нашем квадрате. Время сейчас играет первостепенную роль. Особенно когда цель — скоростная. Вот мы недавно работали по одной скоростной цели, и знаешь, как со временем поджимало!.. Я тебе скажу откровенно: бывают случаи, когда наведенцы уже захватили цель, ведут ее, самый момент нажимать кнопку, а от стартовиков еще нет доклада о готовности. Из норматива мы, как ты знаешь, практически не выходим, но иногда вынуждены вас поджидать. Правда, счет тут идет на секунды, но наши секунды — это совсем другие секунды. Их внутреннее качество, содержание совсем иное — они у нас все время помножены на скорость цели… Так что твои идеи вполне современны. Кстати, я тоже не могу понять, почему у вас так редки тренировки со штатной боевой ракетой. Мы-то работаем не на макетах, а на той самой технике, на которой придется работать… ну — сам понимаешь когда. А что касается второго твоего вопроса, то я тебе так скажу: до партийного собрания недолго — подожди, ничего страшного. И все еще раз основательно проверь и взвесь. Дело того, по-моему, стоит.
День кончался, шел последний час плановых занятий по обслуживанию техники, когда я, сам того не ожидая, «принципиально схлестнулся» с капитаном Лялько. Командир батареи зашел ко мне во взвод, жестом приказал продолжать всем работу, отозвал меня в сторону, весело сказал:
— Извините, лейтенант, что отрываю от дела. Сам, как говорят, с усами, но формально обязан выяснить ваше мнение.
Настроение у него было отличное, но мое настроение этим «формально» он испортил сразу. Почему «формально»? Если это не затрагивает моих прерогатив, то можно вообще моим мнением не интересоваться, а если затрагивает, то интересоваться надо не формально.
— Итак, — продолжал Лялько, — как лучшего из сержантов отмечаем, конечно, Донцова? По традиции и, разумеется, по работе.
Это для поощрения — приказом командира дивизиона, а может, и выше. Надо было понимать так.
Я извинился и сказал, что мне непонятно, о какой традиции идет речь, но если товарищ капитан хочет знать мое мнение как мнение командира взвода, то к поощрению нужно представить старшего сержанта Кривожихина. А Донцов, добавил я, грубиян и матерщинник и никакого поощрения не достоин, даже только за то, что не уважает своих солдат.
Лялько буквально онемел. Видимо, ему никто и никогда не противоречил, а тут — извольте! Но, к чести своей, он только как-то странно сглотнул, словно внезапно поперхнулся.
— Так-с… Примем ваше заявление к сведению, товарищ лейтенант, — холодновато сказал он. — Только советую не забывать, что армия не институт благородных девиц, иногда не бывает времени выбирать изысканные выражения.
Конечно, можно было бы ответить: «Но армия и не кабак!» Однако я твердо решил держаться в рамках и сразить его «законным» приемом:
— Старший сержант Донцов не выполняет элементарных требований Устава внутренней службы Вооруженных Сил СССР, в частности — статей сороковой и сорок четвертой, товарищ капитан.
— Он же всегда считался лучшим, его знают даже в округе!..
— Товарищ, капитан, — сказал я, — вы интересуетесь у меня как у командира взвода, кто из командиров расчетов во взводе был в период боевого дежурства лучшим. Мое мнение: старший сержант Кривожихин Василий Михайлович.
— Ну, хорошо… — Он как-то очень жестко посмотрел мне в глаза. — У вас одно мнение, у меня другое. Спорить не будем. Ваше мнение я приму к сведению. Но мне очень неприятно, что вы не избежали распространенной среди молодых офицеров ошибки — сразу сдали заводить любимчиков. Опасное дело, лейтенант: подведут! В самый критический момент подведут и еще будут надеяться на ваше снисхождение.
Командир батареи ушел явно не в духе, а я стоял один-одинешенек недалеко от установки первого расчета и (теперь-то можно признаться в этом) ругал себя за мальчишескую принципиальность. Я горжусь тем, что сумел в этой ситуации не отступить, а тогда я с горечью думал: ну вот — испортил отношения с командиром батареи, и все из-за какого-то Кривожихина, которому через год увольняться и которому, как я заметил, абсолютно наплевать на «бронзы многопудье» даже в окружном масштабе. Конечно, ему будет приятна благодарность командира дивизиона или командира полка, но я уверен, что не в ней видел он смысл своей жизни и службы. Главное для него — удовлетворение сделанным, счастье честной работы, честного труда — как, наверно, было и на заводе в Москве. Но он в конце концов уедет, а мне служить. Да еще под началом капитана Лялько. И наверное, не один годик.
А потом я все-таки сумел взять себя в руки, отогнал эти мелкие, не достойные ни офицера, ни коммуниста мысли и твердо сказал себе: «Вы правы, лейтенант Игнатьев! Неужели сердце не подсказывает вам, что вы правы?»
В тот же день к вечеру в штабе, в казармах и в столовой появилось одинаково написанное объявление о том, что такого-то числа в семнадцать ноль-ноль состоится закрытое партийное собрание. В моем распоряжении было еще трое суток. И надо сказать, что все эти трое суток я промучился сомнениями. Что они, мои сомнения, в данном случае выражали: трезвую осторожность или просто неуверенность в себе — я и до сих пор как следует не понял. По-видимому — все вместе, с незначительным эпизодическим перевесом одного над другим. Иногда я абсолютно не сомневался в том, что я полностью прав и обязан сказать то, что думаю, а иногда я казался себе выскочкой, карьеристом, который очень хочет обратить на себя внимание начальства и выглядеть оригинальным: действительно — программы, методика занятий и временные нормативы утверждены не командиром дивизиона и не командиром полка, а кое-кем повыше. А тут вдруг пожалуйста — появляюсь я, без году неделя командир взвода, «начинающий» лейтенант, и начинаю крушить давно заведенный и проверенный жизнью порядок. В эти дни я ох как хорошо понял, что значит находиться на распутье!