Ответ
Шрифт:
Машинное оборудование генераторной находилось в основном под полом, в бетонированном бассейне, где в аммиачной соленой воде стояли формовочные вагонетки. Пол можно было открывать частями, подымая поперечные откидные крышки. К откинутому участку пола подъезжал кран, вынимал из бассейна вагонетку — каждая разделена была на двадцать четыре отсека для формовки ледяных глыб, — затем откатывался и опускал свою кладь в узкую ванну с теплой водой. Пристывшие к формам ледяные столбики в несколько минут оттаивали, высоко при этом подпрыгивая, по очереди высовывая сверкающие белизной головы из тесной своей тюрьмы. Когда на поверхности показывались все, кран снова подымал и переворачивал вагонетку: двадцать четыре стройных пленника наперегонки взлетали на помост.
Увидев в первый раз эти забавные скачки, Балинт забыл все на свете. — Во дают! — закричал он. — Гляди, гляди, вон тот
Это была чудесная забава, даже привычка так до конца и не могла победить ее прелести; в свободные минуты, между двумя подачами льда, Балинт охотно любовался вдруг оживающими ледяными куклами, и на память ему приходило далекое воспоминание детства: однажды он целое утро простоял перед магазином игрушек, напротив собора святого Иштвана, согревая носом витринное стекло, за которым возведено было автоматически двигавшееся царство фей и карликов. Однако в ту первую ночь его одолевали другие заботы, и он, легко справляясь с погрузкой, пытался прежде всего разобраться в них.
Где-то в глубине сознания ворошился, правда, недоуменный вопрос: почему господин Ходус назвал его хитрецом? — но этот вопрос всплывал лишь изредка и сердил его, как неожиданный укус мухи. Были, однако, две вещи, которые тревожили его в тот день куда больше и ни на секунду, не давали покоя: запах аммиака и дядя Йожи.
Постоянное и неустранимое присутствие того и другого бередило ему нервы, он в равной степени не был к этому подготовлен. Балинт и не подозревал до той минуты, как переступил порог завода, что на свете существует запах аммиака. Как не думал о том, что ему придется работать на пару с дядей Йожи, под его началом. Обоняние не раз уже портило ему жизнь. Вот и в больнице на улице Алшоэрдёшор запахи эфира и йодоформа помогли пустому желудку сбить его с ног, но никогда еще нос его не подвергался такой настойчивой и длительной осаде. Напрасно он затыкал ноздри, старался дышать через рот, не думать о неприятном запахе или делать вид, что его не существует, напрасно убеждал себя, что пройдет четверть часа, полчаса, час на худой конец, и он как-нибудь свыкнется, а не свыкнется, так потерпит, — пронзительный сладковатый запах упорно въедался ему в нос, в легкие, в сознание, и если он все-таки забывал о нем на минуту, то щекотание в ноздрях, бессознательное тревожное принюхиванье и тотчас испуганный всхрап вновь о нем напоминали. И так же неотступно преследовала мысль, что в десяти шагах от него, стоя на ломовой телеге, дядя Йожи укладывает те самые ледяные глыбы, которые он, Балинт, посылает ему. Правда, их отделяла друг от друга стена, но отверстие в ней, через которое совместная работа приковывала его руки к рукам дяди Йожи будто цепью, ощущалось гораздо отчетливей, чем самая стена. Им почти не приходилось разговаривать друг с другом по ходу дела, да и видеть дядю Балинт почти не видел — разве что изредка защищенная рукавицей рука тянулась в отверстие за очередной глыбой, — и все же присутствие дяди Йожи было для Балинта ощутимей, чем если бы тот работал с ним в паре на соседнем помосте.
Около одиннадцати в генераторной появился инженер Рознер, сопровождаемый мастером Ходусом. Маленький сухонький человечек с пулеметной речью, размахивающими во все стороны руками, разбегающимися во все стороны ногами кружился вокруг могучего мастера, словно играл в салочки с собственной тенью; да и все члены его находились как бы в непрестанной погоне друг за дружкой — правая рука за левой, левая нога за правой, — и сам он, казалось, во что бы то ни стало желал догнать их все, а уж потом перевести дух. Такой же суматошной была и речь его. — Эт-то еще что такое, позвольте вас спросить, — закричал он прямо от двери, — почему не горит лампа в левом углу, опять разбили? Где я напасусь на вас ламп? Или вы полагаете, я краду их? — Покуда мастер добрался до разбитой лампы, инженер был уже в другом конце помещения; присев на корточки около прохудившейся формы, которую полчаса назад вынули из вагонетки, он детскими своими пальчиками ощупывал дырку. — Заменили? Когда? — выкрикивал он яростно. — И сколько, позвольте вас спросить, отправили вы льда со ржавчиной, покуда изволили заметить неполадку, и сколько у меня будет завтра рекламаций? — Оставив разбитую лампу, подошел слегка запыхавшийся мастер Ходус и склонился над неисправной формой. — Только что заменили, господин Рознер, полчаса не прошло, — пропыхтел он в спину инженеру, уже бежавшему к мосткам так, словно за ним гнались. Балинт знал, что крохотный человечек
— А эт-то что такое? — закричал инженер. — С каких это пор мы нанимаем на работу детей?
— Мне пятнадцать исполнилось, господин инженер, — сказал Балинт, серьезно и прямо глядя человечку в лицо. — Я уже три года работаю на предприятиях.
Инженер вскинул к потолку обе руки. — На предприятиях? Каких предприятиях? И что это за предприятия, позвольте вас спросить, на которых работают двенадцатилетние дети?!
— Киштарчайский вагоностроительный, — ответил Балинт. — А в прошлом году слесарно-резальные мастерские «Гунния», на Светенайской улице.
— Тоже мне — предприятия! — кипятился инженер. — Глубоко сожалею, но детей на работу не беру, такого у меня еще не случалось. Извольте возвращаться на Киштарчайский вагоностроительный!
— Господин инженер, пожалуйста… нас дома пятеро, а работает только один! — проговорил Балинт, бледнея.
Но инженер был уже в дверях. — Мне нет до этого дела, весьма сожалею! — прокричал он и, стремительно обогнув высившуюся на пороге фигуру мастера, внезапно исчез в его тени вместе со всеми своими разлетающимися в стороны членами.
— А ты, братец, не дрейфь! — сказал Балинту сверху крановщик по фамилии Ковач, пятидесятилетний рабочий в очках. Он плавно опустил в теплую ванну длинную вагонетку со льдом, вода, журча, охватила формы. — Дрейфить-то не с чего, у нас ведь как Ходус скажет, так и будет. Коли он принял тебя, здесь и останешься.
Балинт вскинул голову, улыбнулся. — Это точно?
— Точно, — кивнул Ковач. — Но и господина инженера бояться не приходится! Человек он очень даже хороший, вот только покричать любит, чтобы власть свою показать. Верно, потому, что ростом не вышел.
— Давно он здесь служит?
— Он же хозяин, — сказал крановщик. — Очень хороший человек, хоть и еврей. А Ходуса, словно отца родного, во всем слушается.
— Сейчас лед подскакивать начнет! — воскликнул Балинт, глядя на вагонетку. — А завод этот круглый год работает или только летом?
— Круглый год.
— Здорово! Значит, можно не бояться, что в одно прекрасное утро окажешься на улице.
— Но с осени работаем в одну только смену, — буркнул крановщик.
— Лед пошел! — крикнул Балинт.
Сперва, почти одновременно, из воды выпрыгнули три-четыре ледяные головки. Они подскочили высоко, как будто хотели подняться над формой, поглядеть на мир, потом снова ушли под воду, но тут же опять высунулись. И тотчас одна за другой, с промежутком в четверть и полсекунды, стали выскакивать остальные, подпрыгивая так, словно каждая хотела перещеголять другую, оказаться выше и тем возместить мимолетную потерю во времени — а так как их было двадцать четыре, и пока одна взвивалась ввысь, другая как раз уходила под воду, третья была посредине, а четвертая только собиралась взлететь, то все это в течение нескольких мгновений выглядело совершенно фантастически: казалось, ледяные куклы очнулись от долгого волшебного сна и, в надежде на близкое освобождение, затеяли веселый озорной танец, который, однако, четырьмя-пятью секундами позже столь же нежданно и прекратился, и двадцать четыре прыгуньи, чья радость превратилась в трагедию, изобразили в живой картине недвижно взирающих из своих камер пленниц — так завершился столь хорошо начавшийся было праздник.
— Классно! — пробормотал Балинт.
Вагонетка медленно вышла из воды, перевернулась, ледяные столбцы взлетели на помост. Мальчик обеими руками схватил крюк и принялся за дело.
Запах аммиака и новизна работы возбуждали его, до полуночи он совсем не испытывал усталости. Но когда ему вдруг вспомнилось, что и минувшую ночь он провел без сна, усталость такой тяжестью обрушилась на его мускулы, налегла на веки, что ему пришлось на минутку распрямиться и вдохнуть поглубже, чтобы стряхнуть дремоту. Да и желудок был каменный: сказались ночные трапезы в корчме, и днем он ел нынче втрое больше обычного, — его организм был уже непривычен к этому; в ногах гудел весь путь до Киштарчи и обратно, впервые в жизни проделанный на велосипеде. Ну ничего, думал Балинт, еще пять часов как-нибудь выдюжу, хоть трава не расти! Он покрепче ухватил крюк, напряг руки, сильно толкнул очередной столбец — тот сиганул как бешеный. Нужно было только следить, чтобы лед ровно скользил вдоль настила, иначе он застрянет по дороге, а то и отскочит в сторону, не попадет в тоннель.