Овчарка Рой. Овчарка Рой и девятый "В"
Шрифт:
— Я же только что сказал, что это сделал не я. Или я?
Томи пожал плечами.
— Мне-то зачем знать это?… Спроси самого себя! Раковина была еще цела, когда я заглянул в уборную.
— Вот и выложил бы тогда им это, раз они так орали!
— Я выложил им ничуть не больше, чем ты, Лауронен. Ты это прекрасно знаешь… Но я не стану врать в твою пользу, если они почему-либо спросят меня.
— Это почему же они тебя спросят?
— Например, если Анттила вспомнит, что я заглядывал в уборную… Раз ты невиновен, то
По лицу Лауронена пробежала легкая насмешка.
— Так они мне и поверят!
Томи гадал, что прячется за кажущимся спокойствием Лауронена.
Как все обстояло в действительности?
— Не развалилась же раковина сама собой…
— Так бы прямо и сказал, что это сделал я!
Лауронен сел на велосипед, а Томи повернулся опять к прогулочной тропинке.
— Вот и донеси на меня утром! — крикнул Лауронен ему вслед. — Или, может, у тебя не хватит терпения дождаться утра?
Томи оглянулся.
Лауронен ехал, держа одной рукой руль, а другую вытянув в сторону прогулочной тропинки.
— Жаль, что у такой превосходной собаки такой дрянной хозяин! — крикнул он и исчез.
Глава девятая
Только после третьего нажима на звонок, укрепленный на дверном косяке, последовал ответ директора. Зеленый свет.
Томи открыл дверь и шагнул в кабинет. Директор стоял у стола, подавшись вперед, и смотрел поверх него на этот «светофор».
— Мне велели прийти к вам, — неловко сказал Томи.
— Да. Наверное, ты знаешь, для чего?
— Понятия не имею.
Директор нахмурил лоб. Его серые глаза глядели на Томи до тягости пытливо.
— Не имеешь?
— Не имею. Догадываюсь только, что это имеет отношение к нашему классу и разбитой раковине.
Гомон голосов в учительской усилился.
— Минутку!
Директор вышел через дверь, ведущую прямо в учительскую, оставив ее приоткрытой.
Похоже, что учителя тоже говорили на эту же тему.
Томи испытывал слепую ненависть к уборной. Как будто к цементу, кафельным плиткам и прочим аксессуарам уборной стоило и можно было питать какие-либо чувства, будь то ненависть или любовь. Но все равно он ненавидел все это. Ненавидел с первых дней учебы в школе, еще когда он учился в младших классах.
В тот год, когда он впервые пошел в школу, учеников в уборных для младших классов тоже терроризировали всякие тупоумные типы. Их чувству собственного достоинства льстило быть мучителями в уборных для мальчиков. Можно не сомневаться, что если бы, став взрослыми, они получили власть, какую имели надзиратели в лагерях смерти, они были бы готовы на все.
С тех пор Томи ненавидел школьные уборные. Они везде одинаковы, куда бы он ни попадал. И ни один учитель палец о палец не ударил, чтобы положить конец творимому там насилию, хотя, безусловно, все они были в курсе дела. Они лишь выслеживали курильщиков и наказывали их. По большей части это оказывались те самые типы, которые терроризировали учеников, но в этом их едва ли когда-нибудь обвиняли. Учителя закрывали на это глаза.
«Всегда у этих мальчишек какая-нибудь грызня по пустякам…»
Такое толкование позволяло даже в младших классах закрывать глаза на факт насилия, чтобы он не нарушал напускное благодушие учителей. Излюбленной фразой директора школы было: «Пусть ребята сами разберутся…» Очевидно, сам он в глубине души сознавал, что не способен ни в чем разобраться, и прикрывался своими принципами.
Томи отлично понимал, почему именно сейчас он испытывал такое глубокое отвращение к уборной.
Его рассердил взгляд, который Лауронен бросил на него, когда он, Томи, отправляясь к директору, остановился у выхода и оглядел класс.
Что он, собственно говоря, думал? Что он, Томи, начнет врать, чтобы спасти свою шкуру, так что ли? В то время как он, Лауронен, был такой дрянью, что не смел признаться в своем поступке!
К счастью, он, Томи, сказал совершенно прямо, что не станет врать в пользу Лауронена, если у него прямо спросят имя виновного.
Чего они разгалделись там, в учительской? Мари кудахтала, как курица-несушка.
— Наверное, бесполезно спрашивать об этом кого-нибудь из нас. Для этого тебе и платят директорскую зарплату, чтобы ты выяснял все эти дела. Кто из нас был тогда там?
— Ты прекрасно знаешь это и не спрашивая! — вскипела Муурикки. — Я была тогда там. Но все же не в самой мужской уборной, раз ты этого требуешь!
— Для начала ты добилась бы от них соблюдения дисциплины хотя бы в классе, — съехидничала Мари. — Вся школа стала бы иной, если бы каждый следил за тем, чтобы ученики не безобразничали. Но они очень скоро берут верх, если некоторые позволяют им делать что угодно, пусть даже другие и следят за дисциплиной.
Муурикки заплакала:
— Спасибо! Приятно слышать, когда такие вещи говорят прямо в глаза. Я бы хоть сейчас ушла из школы, если бы умела делать что-нибудь еще. Но ведь и мне надо жить. У нас трое детей и дом, обремененный долгами… Я вынуждена ходить на работу.
Собственно говоря, Муурикки было жалко. Томи представил себе, как выглядит ее лицо, когда она плакала там. Что в учительской, что в классе, что на дворе — везде было одно и то же: гиены всегда набрасывались на слабейшего.
— Прежде всего, это дело директора и классного руководителя, — сказала Мари. — Что сделал Ларе, чтобы выяснить всю эту историю?
— Только то, что было необходимо! — раздался иронический голос учителя географии.
— В этом нет ничего нового, — сухо заметила Маса Нурми. — Возможно, ничего подобного не произошло бы, если бы мы сами немного иначе относились к своей работе.