Овернский клирик
Шрифт:
Возле ворот – старых, обшитых толстым железом, – никого не было, но одна из створок оказалась приоткрытой. Ансельм в очередной раз прикоснулся к моему локтю и не удержался от вздоха:
– Икона! Над воротами…
– Потом.
Иконы над воротами я не увидел. Не увидел и стражи – мы прошли пустым коридором надвратной башни и оказались во дворе. Под ногами гулко отзывались серые камни вымостки, между которых росла высокая зеленая трава. Справа стояли запертые сараи, слева – небольшой домик с заколоченными окнами, а впереди возвышалась громада донжона.
– Отец Гильом?
Человек возник словно ниоткуда. Я сразу же узнал его – одного из слуг, сопровождавших д’Эконсбефа. Поклон – и нас повели дальше, к донжону. Ансельм заботливо поддерживал меня под руку, время от времени оглядываясь и покачивая головой. Похоже, он еле сдерживался. Я же не видел ничего особенного, разве что слева от донжона заметил полуразрушенный шпиль храма – тот, который для Ансельма сиял золотым крестом.
Второй слуга встретил нас в воротах донжона. Мы прошли в низкий полутемный зал, где горели факелы, и остановились.
– Темновато, – проговорил итальянец, оглядываясь по сторонам.
– И сыро, – согласился я. – Обычно здесь нет прохода. Перед осадой вход в донжон замуровывают, а если есть время – закладывают каменными блоками.
– А если надо выйти?
Я не удержался от улыбки – мальчик ни разу не осаждал крепости. Ну и слава Богу.
– Для этого есть другой вход, но его гостям не показывают.
– Вы правы, отец Гильом. Но если хотите – могу показать.
Доминик д’Эконсбеф появился из темноты, держа в руке факел. На загорелом лице странно смотрелись большие темные глаза, в которых отражалось неровное трепещущее пламя.
– Мир вам, святые отцы! Рад видеть вас в этих стенах. Прошу за мною – отец ждет.
Винтовая лестница – первый пролет, второй, десятый… Стало светлее – время от времени начали попадаться узкие бойницы, пропускавшие солнце. Д’Эконсбеф остановился и отдал факел слуге, молча сопровождавшему нас в некотором отдалении.
– Сколько вам понадобится воинов, отец Гильом, чтобы защищать этот донжон?
Странный вопрос… Откуда мирному брату-бенедиктинцу знать такое? Но мысль уже работала.
– Три смены по пятнадцать, сын мой. Если, конечно, будут штурмовать постоянно.
– И еще семеро для катапульт – у нас их две на верхней площадке. Вижу, еще не забыли, как это делается, святой отец?
Тон мне не понравился – похоже, Доминик д’Эконсбеф принимал нас за лазутчиков. Хотя в чем-то он был прав.
Наконец мы поднялись на небольшую площадку и остановились перед высокой дубовой дверью.
– Мы с братом живем внизу, – пояснил Доминик. – А отец любит свежий воздух. Он извиняется, что не встретил вас, но, увы, ноги его уже не слушаются… Прошу.
Короткий темный коридор, снова дверь… Итак, хозяев трое – отец, Доминик и его брат, о котором я еще ничего не слыхал.
За дверью было светло. Большая комната с высокими окнами, гобелены на стенах, яркий рисунок ковра под ногами…
– Отец! Мы пришли.
Старик сидел в глубоком кресле, укрытый пестрым одеялом. Бледное худое лицо, яркие голубые глаза, так не похожие на глаза Доминика. Бледные губы улыбались:
– Мир вам! Благословите, святые отцы!
Я поднял руку, благословляя склоненную седую голову. Старший д’Эконсбеф был стар – слишком стар для отца тридцатилетнего сына. Голубоватые вены проступали под сморщенной кожей больших и когда-то очень сильных рук. Рост угадать было трудно, но мне показалось, что старик выше меня и Доминика на целую голову.
Для меня нашлось кресло, для Ансельма и Доминика – табуреты. Хозяин подождал, пока мы устроимся, и кивнул сыну:
– Доминик! Надеюсь, обед не опоздает? Прошу вас, сходите проверьте. Эти слуги столь нерасторопны…
Доминик удивленно поглядел на отца, но послушно встал и вышел из комнаты. Объяснений не требовалось – старик отсылал молодого сеньора, желая поговорить с нами наедине. Стало любопытно.
– Итак… – начал старший д’Эконсбеф, когда мы остались в комнате втроем. – Рад вас видеть, святые отцы. Насколько я понимаю, вы – отец Гильом, а вы…
– Брат Ансельм, – быть «отцом» рядом с этим старцем было для молодого парня чересчур.
– Очень рад. Надеюсь, с вашим третьим собратом – его зовут, если не ошибаюсь, отец Петр – все в порядке?
– Отец Петр занят расследованием в Артигате. – Я еле удержался от усмешки. Нас тут явно ждали втроем. Что ж, приятно иногда обмануть ожидания.
– Я – Гуго д’Эконсбеф. С моим старшим внуком Домиником вы уже знакомы…
– Внуком?
Старик улыбнулся.
– Доминик и Филипп – дети моего единственного сына, Жеана. Он погиб, когда Филипп – младший – еще не успел родиться. Мать умерла через год, и я стал для моих мальчиков отцом.
Сколько же ему лет? Не меньше восьмидесяти – редкий возраст даже для монаха, не говоря уже о рыцаре.
– Доминик очень похож на отца – и на меня тоже. – Сеньор Гуго вновь улыбнулся. – Только глаза карие – как у матери. А Филипп… Его мать очень тяжело перенесла смерть мужа. Мальчик родился больным. Ему почти тридцать, но он так и не научился разговаривать… Да поможет ему Господь!
Мы с Ансельмом перекрестились. Стало ясно, почему о младшем внуке сеньора Гуго мало кто знает. Больного не показывают гостям и не пускают в гости.
– Увы, мы – последние оставшиеся из нашего рода. Вы ведь разбираетесь в гербах, святые отцы?
Сеньор Гуго кивнул в сторону камина, над которым эмалью и золотом был выложен герб. Странный герб…
– Лазоревое поле, крест Святого Грааля… – удивленно проговорил Ансельм. – А это что? Я не знаю этой фигуры!
Я тоже не знал. Посреди герба, над граалевым крестом, находилось что-то напоминающее венец. Но его зубья ничем не соединялись – корона, у которой стерли обруч…
– Герб новый, – пояснил хозяин. – Мы получили его от деда нынешнего государя. Но эти зубцы – древний знак нашего рода, который король приказал запечатлеть на гербе.