Овертайм

Фетисов Вячеслав Александрович

Перед Новым годом Лада схоронила Юрия Георгиевича и вернулась домой. И тут же мне звонит доктор: они прооперировали маму, все прошло успешно. Я спрашиваю его, почему мне ничего не говорили про операцию? «Случилась экстренная ситуация, мы обязаны были положить ее на стол. Счастье, что хорошие профессора в это время дежурили, они сумели опухоль убрать, почистить все вокруг, вроде бы картина не такая плохая». Через пару дней сообщают: маму перевели из реанимации, она чувствует себя лучше. Это меня успокоило.

Начинался Оллстарзбрейк, следовательно, наступал короткий перерыв в чемпионате. Я подошел к Боумену, рассказал ему о болезни мамы. Скатти велел, чтобы я собирал вещи и отправлялся в Москву. Если что, они и без меня поиграют, чтобы я о чемпионате и не вспоминал. «Это очень важно

для тебя, сколько тебе надо времени, столько и живи в Москве, только иногда позванивай, рассказывай как там дела, что происходит».

На следующий день мы должны были играть в Вашингтоне. Я собрал вещи, полетел со всеми в Вашингтон, отыграл матч и на следующее утро перебрался в Нью-Йорк, а из Нью-Йорка — в Москву. Отец меня встретил в Шереметьево, и сразу из аэропорта мы поехали в больницу. Я зашел в палату и испугался, увидев маму. Она выглядела так плохо, что я оказался в шоке. В таком состоянии я никогда ее не видел, хотя ей многое пришлось в жизни пережить. Я попросил перевести маму куда-то, где получше, но она сказала, что не хочет в отдельную палату. Как я ее ни просил, как ни уговаривал, она отказалась перебираться. Здесь, в пятиместной палате, маме было, наверное, не так страшно. Отец проводил с ней все время: с утра до позднего вечера, уходил домой только поспать. С того дня, как мама меня увидела, она стала плакать: «Зачем ты приехал, тебе играть надо, сынок. У меня все хорошо». Я ей объяснил, что у меня отпуск, я приехал по своим делам в Москву, решив заодно навестить и ее. И с того же дня, как я прилетел, ей становилось все хуже и хуже. Как мамина сестра тетя Катя потом говорила: «Видно, она тебя ждала».

Глава 11

Радости и потери

Когда я прилетел в Москву, у мамы наступило резкое ухудшение. Но после разговоров с лечащим врачом у меня появилась надежда, что все обойдется благополучно. Возвращаясь к тому, как меня отправлял в Москву Скатти Боумен, я не могу не вспомнить похожую ситуацию, которая случилась в начале 80-х с Андреем Хомутовым. Родом Андрей из Ярославля, родители Хомутова там и жили. Неожиданно в Архангельское дозвонилась его мама: «Отец совсем плохой, просил, чтобы ты приехал». Я помню, как Андрей пошел к Тихонову: «Виктор Васильевич, мне нужно съездить домой, очень плохо с отцом, хочу с ним повидаться». Тихонов ответил классически: «Ты ведь не доктор, чем ты ему поможешь? Надо играть».

Через три или четыре дня Хомутову сообщили, что отца больше нет. В Архангельское, где мы жили на сборах, дозвониться почти невозможно, но До него добрались и второй раз, но теперь со страшным сообщением. С Хомутовым случилась истерика. Я тогда не знал, что происходит, поэтому с ужасом смотрел, как крепкий парень, хоккеист, так рыдал и бился головой. Рассказывали, что он бросался на Тихонова, но его держали. Эмоциональный срыв. Потом какое-то время Хомутова в сборную не включали. Таким образом Тихонов еще и наказал Андрея за нанесенные оскорбления.

Из Детройта меня отпустили в Москву с сохранением зарплаты, более того, всех премиальных, которые команда зарабатывала. И без всяких условий типа «чтобы через неделю играл»; сколько надо, столько в Москве и находись, как сможешь приехать — приезжай.

Получилось, что в Москве я не сразу понял, насколько тяжела ситуация. Хотя некоторые доктора всем своим видом давали мне понять, что положение более чем серьезное. Я же их заставлял искать лекарства, постоянно теребил и дергал. Они все терпели, не обижались на меня. Профессор Роберт Борисович Мумладзе, который маму оперировал, ежедневно заходил к маме в палату и сам делал перевязки. И Андрей Петрович Сельцовский всегда находился рядом.

20 января мы с отцом приехали в больницу, побыли у мамы, и я говорю: «Папа, мне надо по делам съездить, вечером вернусь». Возвращаюсь я домой, время одиннадцать вечера, и вдруг что-то такое почувствовал… прошу водителя, чтобы он не уезжал, пока я не узнаю, как там в больнице. Папа говорит: «Да вроде бы все так же, без изменений». Не знаю почему, но решил: сам поеду в больницу, посмотрю, что и как.

Спускаюсь вниз, прошу водителя Сашу отвезти меня в больницу. Когда я вошел в мамину палату, женщины, ее соседки, уже спали. Смотрю, мама без сознания. Я поднял медсестер, нашел доктора. Позвонил Андрею Петровичу, он приехал. Начался необратимый процесс, мама уже в себя не приходила. Андрей Петрович и врачи старались что-то сделать. Ужасно, когда ты бессилен помочь. Я не знал, куда себя деть. Через час отец появился рядом, потом мамина сестра. Но мама нас уже не видела. Я, взрослый мужчина, никогда не думал, что так тяжело потерять маму. Почти все время до утра я простоял рядом с ней на коленях: молил Бога и плакал. Женщины уже давно не спали. Маму перевезли в отдельную палату, чтобы не мешать другим. Капельницу поставили. В начале шестого утра мамы не стало.

От родителей я позвонил Ладе. Когда Лада вернулась в Детройт из Москвы после похорон своего отца (до них она месяц сидела рядом с Юрием Георгиевичем в больнице), я отправил ее из детройтской зимы и холода на юг, отдыхать. Отправил на неделю, на острова в Карибском море, вместе с Анастасией, а с ними поехала и мама Сережи Федорова.

И вот туда, на Карибы, я и позвонил: «Мама умерла». Лада: «Я лечу в Москву». Я ей: «Куда ты полетишь?» Она твердит: «Лечу и все. Не знаю, успею ли к похоронам, но в Москве буду». Всего лишь один самолет в тот день улетал с острова в Нью-Йорк. Каким-то образом, со страшным скандалом. Лада с ребенком в него влезла. Оставила Настюху у Стеллы и Валерия Зелепукиных и дальше — в Москву. Она успела прямо из Шереметьева в церковь на отпевание. Рядом с этой церковью во Владыкине, в бараке, мы когда-то жили. В этой церкви крестили меня. Толика, отпевали дедушку и бабушку. Похоронили маму, справили поминки. Отец с Ладой меня отправляют в Детройт: «Здесь уже ничем не поможешь». И на следующий день выпроводили. Лада осталась помогать отцу убираться, разбираться, организовать девять дней.

Как мне хотелось выиграть Кубок Стэнли именно в этот сезон, потому что мама всегда мечтала, чтобы я ходил в победителях, но в то же время боялась, чтобы у меня не случилось травмы. В прошлом году, когда я привез ее и папу как раз на финал Кубка, мама очень горевала из-за нашего поражения. Я надеялся выиграть Кубок в память о маме и переживал проигрыш «Колорадо» в полуфинале так, как не переживал даже поражение от «Нью-Джерси» в финале. И ведь такой выдался сезон, когда мы почти не проигрывали. «Русская пятерка» всех громит, нас боятся, что в НХЛ случается крайне редко. Никто не сомневается — Кубок наш… И мы проигрываем «Колорадо Эвеланш». Не могу описать, что творилось в душе, когда мы уступили в гостях шестую игру. Игорь Ларионов, которого я ни разу не видел подверженным эмоциям, даже он заплакал в голос, когда мы уже сели в автобус и стали отъезжать от стадиона. Рухнула наша с ним самая большая мечта, и, казалось, рухнула окончательно.

Но жизнь продолжалась, правда, на этот раз хозяин уже не устраивал банкета после сезона. Через три дня мне позвонил генеральный менеджер и попросил, чтобы я приехал в офис, он хочет поговорить со мной. В офисе мне объявили; они предлагают, чтобы и на следующий год я играл в «Ред Уингз». Менеджер советует: «Подумай». Я ответил, что слишком тяжело мне дался этот год, а еще предстоял Кубок мира, будь он трижды проклят со всеми родными до боли руководителями советско-российского хоккея. Но все же я обещал, что подумаю, после чего мне вручили для изучения контракт. По новому соглашению с клубом мне причиталось денег больше, чем я получал в прошлом сезоне.

Многие почему-то думали, что «Детройт» — самая богатая в НХЛ команда. Но, скорее всего, самые большие деньги у «Нью-Йорк Рейнджере». Но и мы, конечно, не на голом энтузиазме играли. Меня попросили позвонить не позже чем через месяц, менеджеру нужно было знать, как строить команду. «Мы планируем привлечь много молодых защитников, и нужен опытный человек, который поможет им стать членами команды». Я пообещал быть готовым к ответу через пару недель. Посидели мы с Ладой, все обсудили и решили, что мне надо играть, пока играется, тем более силы есть. И Кубок Стэнли так был близко последние два года. Мечта, правда, умирает последней. Поэтому в глубине души, в самой глубине, я надеялся; может. Бог действительно любит троицу?