Ожерелье Мадонны. По следам реальных событий
Шрифт:
Поймите меня правильно, но это как Антигона; когда она хочет похоронить брата так, чтобы только слегка его присыпать землей, ей не надо договариваться с тупым экскаваторщиком, роющим рвы для массовых захоронений. Достаточно действия, тонкой полоски света, скользнувшей по хладному телу, чтобы пренебречь всеми часовыми поясами (без их понятийного ограничения), которые всего лишь сырье для конвенций.
Историю следует писать как поэзию. Дети мои, или вы пишете александрийским стихом, или вы беззубы. (Что? Вам хочется спать? Я заканчиваю.) Значит, если не звучит, как следует, если гремит, как сломанный глушитель, пересчитай слоги заново! Я, что, на пальцах
И еще кое-что. Я все это делал по чуть-чуть. Не исправлял ни «Бурю в пустыне», ни Крестьянское восстание. Это все идеальные исторические сонеты — в первом случае поэтическая картина идентифицируется с миражом, во втором Матия Губец, крестьянский король, водрузил, наконец, на хмурое чело раскаленную корону судьбы. Все это уже существует в облаках, как у Микеланджело. Нет слов.
Но все-таки использовать скользящую рифму или метрическую экстрасистолу стыдно и подмастерью. Единственное, что меня интересует в истории — это форма, сказал я своим мучителям. То, что ты делаешь, не история, а астрология, сказали они, твое счастье, что никто не заметил. И со своей грязной водой выплеснули и ребенка.
Все это мне объяснили иносказательно, цирлих-манирлих, но оказалось, что до всего, вкратце мною рассказанного, вам нет никакого дела. Как будто речь идет о моем здоровье, о нервах. Ха-ха. А чего они ожидали? Чтобы я, одержимый каким-нибудь историческим персонажем, кончил, ловя рыбу в тазу, карабкаясь вверх по лучу света из фонарика, вытаскивая резинку из женских трусов? Как это печально, господа.
Но я бы не отступился, если бы сам себя не выгнал из той норы, прямо как тот охотник из мультфильма, который засунул голову в ствол пушки, зажег спичку, чтобы осмотреться в неожиданно темном вилайете, и подпалил фитиль. Чихнул и вылетел из архива на улицу.
Кашлял, хрипел, сипел, плакал кровавыми слезами. Пошел к настоящему доктору и показал ему язык. Он меня как следует ощупал, помял, повертел и пришел к выводу, что я в свои прекрасные юные годы заимел аллергию на библиотеки. (Так что, и та самая, моя личная библиотека, теперь стала ограничиваться этой приобретенной гиперчувствительностью, и свелась, в основном, к словарям, грамматикам и легко забываемой поэзии, то есть к тому, что вызывает лишь легкий кошачий чих.)
Аллергия же стала поводом для моего изгнания из словаря. И потому статью о Литературном Жуке-древоточце вы не найдете ни на одну букву. Якобы опять какой-то помощник архивариуса забылся и именно этот выдвижной картотечный ящик с определением и толкованиями оставил дома. Я знаю, так они людей стирают с фотографий. Это лучшая кислота, в которой исчезают лица.
Можно, черт побери, жить и с собственным поражением. Был один, который, проснувшись, обнаружил, что превратился в жука-древоточца, а потом ему это понравилось. Если это вас, дети, подготовит к жизни, то мои полдюжины ног не будут канцерогенным избытком. История — сенильная, неряшливая учительница. Карауль!
А что касается циничных замечаний моих бывших работодателей, то должен сказать, что никогда не противился лабиринтам гороскопов, хотя ярмарочное толкование различных знаков, спаривание общих свойств с конкретными, разные скрещивания и взаимодействия, все эти чванливые астрологические знания, этот повествовательный жанр — по-прежнему основательный способ надуть какую-нибудь дурочку, которая на глазах у всех стирает помаду с передних зубов, напяливает бюстгальтер огромного размера, как будто жонглирует собственными сиськами перед тем, как увязнуть в какой-нибудь оргиастической секте.
Я родился
Например, в тот год скончался Андре Бретон, правда, не в тот же день, но это не так уж и важно, разве не промахивается иной раз Гомер, а что уж тогда говорить о простой душе? Я просто хочу сказать, что умер он в шестьдесят шестом, а родился в год смерти Верлена. Эта линия не так уж и плоха, особенно если у вас под рукой есть припрятанная история французской литературы, энциклопедия мертвых бессмертных.
В шестьдесят шестом Англия выиграла чемпионат мира по футболу, а «Воеводина» в чемпионате Югославии. Но что нам делать с этими созвездиями? А вот все остальное вполне выстраивается. Верлен, Бретон, я. Подразумевается, что речь идет о реинкарнации, переселении душ, о передаче, о заразных генах или гениях.
Почему я не нашел ничего ближе? Разве вы ни разу не возжелали эскимоску? Я — да. Рассказ в пандан тому, о неграх. Говорят, что у эскимосских мужчин очень маленькие члены. Думаю, что я со своим середнячком был бы там королем. (Если бы он у меня не съежился, когда там какая-нибудь местная меня не отдрожала в ледяной кровати под чириканье пингвинов. Сколько есть в мире абсолютно родственных вам душ, а вы все к соседке норовите!)
И что? Два француза и один наш. Метем-пси-хоз. Можешь вертеться как угодно. Все зависит от перевода…
Но проблемы начинаются с первым ударом гонга. Разве Рембо не подошел бы мне больше, чем Поль? Или Мишо мне пошел бы больше, чем Бретон? Так начинаются фальсификации.
Как говорится: вот я и на продуваемой сквозняком улице.
Впору было вешаться, если бы это не испортило мой гороскоп на ближайшую неделю. Ни один из них не предсказывает ничего подобного — ни то, что под ливнем у моего ботинка оторвется подметка, ни то, что у меня перегорит лампочка, ни то, что меня заберут в полицию. По крайней мере, ничего такого я в нем не увидел. Например: берегись простуды. Впрочем, гороскопы я читаю с трехдневным запозданием, как и все рассевшиеся вокруг меня бродяги. Вполне достаточно, чтобы воскреснуть. И куда меня сегодня уведет тюремный крут?
И хотя человек всегда находит в своем крахе исключительность, я осознал тот горький факт, что попал в общую мясорубку. Думаю, я не начинал жить настоящей жизнью, как и многие другие, не умел выбираться из ловушки, отделаться от мутных дел и ляпсусов, но глянь-ка, сколько вокруг меня было таких же бездарностей. Все это, разумеется, не значит, что меня было слышно в хоровой мольбе о помощи или в гуле стадиона. А что значат для того, кто умрет молодым, подсчитывал я на пальцах во время своего вынужденного досуга, статистические данные о том, что средняя продолжительность жизни составляет примерно лет семьдесят?
Но различие, которое, как мне думалось, меня спасает, состояло в т. н. внутренней жизни, тихий пинг-понг горбунов. Это была моя третья, тайная работа, литература, шум в сердце, и об этом мы, возможно, еще как-нибудь поговорим.
Мы проживаем тысячу жизней, сближаемся, меняем окраску. Я почти и не заметил, как ужас становится моим хобби, скукой, фантазией. Когда я несколько лет тому назад на идиотском футболе (когда с какими-то бездельниками гонял небольшой камушек, мы бесились как голодные коты, запертые в контейнере) нелепо сломал ногу, то наглотался шипучих таблеток кальция, полагая, что они ускорят срастание размозженной кости, однако результатом были только тупые, непроходящие боли в желудке, потому что все процессы шли обычным путем. Шесть месяцев — так шесть месяцев. Ты ведь не супермен. Только иногда. Та же история с душевными страданиями. В конце концов, все забывается.