Ожерелье Странника

Хаггард Генри Райдер

Сбоку лежали позолоченная маска с широко раскрытыми черными глазами и разукрашенное негибкое полотняное покрывало, которое воры не посчитали нужным забрать с собой.

Осмотревшись, я приняла решение. Подняв мумию, я перевалила ее в саркофаг, оставив себе маску и покрывало. Затем я скользнула в гроб, крышка которого лежала поперек, прикрывая меня в талии и снизу, натянула покрывало себе на голову и грудь и одела позолоченную маску. Едва я успела все сделать, как сверху стали спускаться солдаты.

Теперь отраженный солнечный свет исчез, но в глубине могилы еще оставались тени. У некоторых из солдат в руках были смолистые факелы, сделанные из обломков старых гробов, в которых много смолы.

– «Следы ведут сюда!

Я видел их отпечатки на пыли, – сказал офицер. – Она прячется где-то здесь. Ищите! Всем нам будет плохо, если мы вернемся к Мустафе с сообщением, что потеряли эту куколку».

В завершение поисков они заглянули в саркофаг и увидели там сломанную мумию. Кто-то неохотно приподнял ее и опустил назад, хмуро проговорив: «У Мустафы вряд ли будет желание иметь подобную наложницу, хотя в свое время она, видимо, была неплоха».

Затем они подошли к гробу.

– «Здесь еще одна! – воскликнул солдат. – И с позолоченным лицом. Аллах! Как смотрят ее глаза!»

– «Вытащи ее», – приказал офицер.

– «Делайте это сами! – огрызнулся солдат. – Я больше не стану осквернять себя этими трупами».

Офицер подошел и посмотрел.

– «Ну и местечко же здесь! Все словно переполнено духами этих идолопоклонников, или мне так кажется, – проговорил он. – Эти глаза смотрят на нас с проклятием. Что ж, той христианской девушки здесь нет. Пошли отсюда, а то факелы скоро погаснут».

И они ушли, оставив меня. Расцвеченный холст заскрипел на моей груди, так как я начала дышать, едва не задохнувшись.

До самых сумерек я лежала в этом гробу, опасаясь, как бы они не вернулись назад. И скажу вам, Олаф, что когда я потеряла сознание или уснула в этой узкой постели, мне явились странные видения. Да, это были видения прошлого, о которых вы в один прекрасный день узнаете, если мы останемся живы, так как они имеют отношение и ко мне, и к вам. Да, мне показалось, что эта женщина, лежавшая мертвой рядом со мной, навеяла мне эти сны. В конце концов я поднялась и выбралась на место, на котором мы стоим сейчас. Отсюда я могла видеть отраженный свет лунной ночи и, будучи совсем измученной, легла на пол и уснула.

С первыми лучами солнца я покинула гробницу, следуя той же дорогой, которой попала туда, хотя и обнаружила, что вылезать через отверстие значительно труднее.

Вокруг уже не было видно ни одного живого существа, кроме большой ночной птицы, летевшей в свое убежище. Я вся прямо иссохла от жажды и, зная, что в этом раскаленном месте я умру без воды, соскользнула со скалы и незаметно направилась к выходу из ущелья, надеясь отыскать какую-нибудь другую гробницу или трещину в скалах, где мне можно было бы спрятаться до наступления ночи, когда я смогла бы спуститься к реке и напиться. Но, Олаф, я еще не сделала и нескольких шагов от ущелья, как увидела рядом на камне свежую пищу, молоко и воду, положенные на камень, и я, хотя и несколько опасаясь, что все это может быть отравлено, поела и выпила молоко и воду. Когда же я убедилась, что вода свежая и не отравлена, то подумала, что какие-то друзья оставили все это здесь, чтобы удовлетворять мои желания, хотя я и не знала, кто может быть этим моим другом. Впоследствии я выяснила, что эта пища приносилась в дар духам мертвых. Я знала, что у наших давно забытых предков был обычай приносить подобные дары, поскольку они в своем неведении полагали, что духи тех, кого они любили, нуждаются в средствах к существованию, которые они имели при жизни. Несомненно, память об этом ритуале все еще существует – по крайней мере, эти дары возлагались до сегодняшнего дня. И, конечно, поскольку было обнаружено, что эти дары не приносятся напрасно, они приносились регулярно, так что я ни в чем не ощущала недостатка.

Таким образом я и обитала много месяцев здесь, среди праха давно ушедших, выбираясь наружу и бродя вокруг пирамид только по ночам. Раз или два люди

видели меня, когда я осмеливалась выходить на равнину, и я испытывала страшное искушение обратиться к ним с просьбой о помощи. Но они всегда убегали прочь, принимая меня за духа какой-нибудь жены фараона. Конечно, говоря по правде, Олаф, это общение с духами – а духи действительно обитают в этих могилах, я своими глазами видела их – так подействовало на мою душу, что я временами чувствовала, будто сама принадлежу к их компании. Но как бы там ни было, я знала, что не проживу долго. Одиночество высасывало из меня жизнь, как сухой песок – воду. Если бы вы не пришли, Олаф, то через несколько недель я бы непременно умерла.

Теперь заговорил я, впервые за это время.

– И вы желали смерти, Хелиодора?

– Нет. До начала войны между Мустафой и моим отцом, Могасом, к нему из Византии пришли вести о том, что Ирина убила вас. Все этому поверили, кроме меня. Я не верила.

– Почему, Хелиодора?

– Потому что я не чувствовала, что вы умерли. Поэтому-то я и боролась за свою жизнь. В противном случае после вашего исчезновения и гибели моего отца в неравном бою мне не оставалось ничего иного, как заколоть не евнуха, а себя. И позднее, в этой гробнице, я поняла, что вы живы. Время от времени меня посещало ощущение утраты других людей, но вас – никогда! А это я должна была бы почувствовать в первую очередь, ибо знайте, что моя душа необычайно чутка к подобным ощущениям. Поэтому только я и жила, хотя и должна была умереть, так как надежда пылала во мне, как в неугасимой лампаде. И вы наконец пришли! Наконец-то вы пришли!

Глава IV. Халиф Харун

На этом месте в моей памяти зияет бездонный провал или стоит одна из тех стен забвения, что казалось, возникли на пути моего повествования. Словно поток, текущий по сверкающей равнине и внезапно ныряющий в недра у края горы и исчезающий здесь из поля зрения человека. Что происходило в этой гробнице после того, как Хелиодора закончила свой рассказ, отправились мы оттуда вместе или же оставляли ее там на некоторое время, как мы ушли из Курны, благодаря ли доброй Судьбе или же своей собственной ловкости мы добрались до Александрии – всего этого я не знаю, ибо эти события начисто стерлись из моей памяти. Насколько я понимаю, они истлели под пеплом времени. Я знаю об этом не больше, чем о том, где и как я существовал между моей жизнью Олафа и моей настоящей жизнью, то есть ничего. Но все же тот путь или поток в конце концов вырывается на поверхность и вновь становится отчетливо видимым.

Я снова стоял на палубе «Дианы» в Александрии. Со мной были Мартина и Хелиодора. Лицо Хелиодоры вымазали черной краской, ее одели мальчиком, каких бродячие певцы и фокусники часто включают в свои труппы. Судно было готово к отплытию, и ветер нам благоприятствовал, но все же мы не могли отплыть, пока не получим соответствующего разрешения. Мусульманские галеры крейсировали в бухте и могли потопить нас в случае, если бы мы осмелились поднять якорь без этой бумаги.

Помощник капитана отправился на берег со взяткой, а мы ждали, ждали. Наконец капитан Менас, стоявший рядом со мной, прошептал мне на ухо:

– Успокойтесь, он возвращается. Все в порядке. Затем я услышал голос помощника:

– У меня бумага с печатью!

Менас отдал приказ отчаливать. Но в этот самый момент подошел один из моряков и доложил, что один из матросов команды пропал. Оказалось, что исчез Космас, ускользнувший с судна на берег без разрешения и не вернувшийся назад.

– Что ж, пусть остается и подождет удобного случая! – воскликнул Менас, крепко выругавшись. – Без сомнения, эта свинья напилась до бесчувствия и валяется в каком-нибудь притоне. Когда он проснется, то может сочинить любую историю, какая только ему понравится, и добраться до Лесбоса самостоятельно. Отдать концы! Отдать концы, я сказал!