Шрифт:
Вот я думаю, как же мы не ценим каждого счастливого дня, который выпадает нам в жизни! Да, он счастливый, потому что светит солнце, потому что мы молоды и вся жизнь еще впереди и допустим, первый раз тебя поцеловал твой парень! Но, думаем мы, что настоящее счастье еще впереди, а это …– конечно, тоже счастье, но еще не настоящее! И все ждем!
А сейчас, вспоминая ту пору, я думаю, что счастливее тех дней у меня и не было. А прошло двадцать лет!
… В тот день мы окончили школу. Уже прошел выпускной, уже были получены аттестаты, вот первая вольная,
И не хотелось еще говорить о будущем, о том кто куда дальше пойдет, нет, ни о чем серьезном ни говорить, ни думать не хотелось.
Была воля!
Были мы все семнадцатилетними, не обремененными серьезными романтическими отношениями и, наконец-то, свободными!
– Ой, девки! Посмотрите-ка на это! – вдруг закричал кто-то, указывая на Машку.
У Машки из-под нижней части купальника с обеих сторон торчали волосы.
– А что тут такого? Ведь растут! – недоумевала Машка.
– У всех растут! Зачем показывать-то! – Машка все же никак не могла понять, что стыдного в волосах.
Раньше мы как-то все вместе на пляж не ходили. Но не этим был памятен мне этот день.
Мы вялились под горячим июньским солнцем, купались, отбрыкивались от проходящих мальчишек, лакомились мороженым. Ели на стоящих полукругом в парке скамейках горячие чебуреки и уже усталые и обгоревшие чуть не усыпали на вечернем сеансе в кино.
Обычный счастливый летний день семнадцатилетних девчонок!
… Городок наш был небольшой, средний по российским меркам. Много, наверное, чего было в нашем городе, мы как-то, пока учились в школе, этим не интересовались. Но главным женским предприятием была швейная фабрика, на которой в большинстве своем работали наши матери.
Я поэтому особенно и не задумывалась – пойду, конечно, на швейную фабрику. В институт как-то меня не тянуло. Это надо было уезжать в какой-нибудь крупный город, да и напрягаться для подготовки к экзаменам не хотелось. Большинство моих подруг также думали.
… Но это будет еще осенью. А сейчас стояло лето, Первое свободное от всех обязанностей лето нашей жизни.
Речка, пляж, прогулки и шашлыки в лесу, гулянье в парке, кино.
В общем-то, ничего особенного, но сейчас вспоминаю – какое же это было счастье! А надо сказать, что ни до этого, ни, как оказалось, после, я из своего города никуда не уезжала.
Один только раз, когда мне было лет, наверное, четырнадцать, родители решили мне показать Москву.
Там жила мамина двоюродная сестра Нюра, и мама с ней списалась, и мы поехали.
Я первый раз ехала на поезде. Вагон был плацкартный, общий, ехали мы двое суток, и мне очень не понравилось. Как в коммунальной квартире! Я такую квартиру видела – у нас одна из девочек жила в коммуналке.
В тамбуре курили, и дым даже в закрытую дверь все равно просачивался. Туалет был грязный, тапочки мои сразу намокли и потом воняли.
Ну ладно, доехали. Но мне и Москва не понравилась!
Тетя Нюра тоже была нам не особенно рада. Она конечно, так не говорила, но это чувствовалось.
Короче, все это я плохо помню, но впечатление осталось плохое.
С тех пор я из своего города никуда не уезжала и жила в нем с удовольствием!
… В то лето, правда, было одно событие.
В какое–то утро отец мне сказал:
– Что ты бездельничаешь целыми днями?! Вон Анна Павловна заболела, могла бы ей помочь! Нам с матерью некогда, мы на работе целыми днями, да по хозяйству!
Анна Павловна была нашей соседкой по лестничной площадке, жила одна в двухкомнатной квартире.
Родители рассказывали, у нее был сын, завербовался на Север куда-то и там умер. Она к нам иногда заходила на чай, когда родители приглашали. О чем они говорили, я не помню. Посижу для приличия за столом минут десять и ухожу учить уроки. И у нее ни разу не была.
Ну ладно, думаю, зайду, спрошу, что ей надо.
Зашла. Квартира меня поразила. Все стены были в полках, а полки уставлены книгами! И отовсюду веяло какой-то стариной, прошлым веком. Все было в кружевных салфетках, кровать с горой подушек и подушки тоже накрыты кружевной салфеткой. На этажерках стояли фарфоровые слоники, фигурки балерин, еще что-то старинное! В общем, это была не советская квартира. Да и Анна Павловна была какая-то не советская! Никогда я не видела ее в халате, не причесанную. А было ей, наверное, за восемьдесят.
Вот и сейчас, Она лежала на прибранной постели в хорошей кофте и юбке, на стуле возле постели лежали книги и очки.
– Убери, пожалуйста, книжку и садись, – пригласила она.
– Я пришла чем-нибудь помочь, – попыталась я быстро отделаться.
– Самая большая помощь, если ты со мной поговоришь, – сказала Анна Павловна.
Я приходила. Разговаривала она, я слушала. Но мне было интересно.
Рассказывала она о том, как жили раньше, чего я отродясь не слышала. Как еще лет десять после революции! А в это время Анне Павловне исполнилось семнадцать. В нашем тогда совсем старинном городке сохранялись прежние порядки: гуляли по улицам дамы в шляпках и платьях в пол, прикрываясь от солнца кружевными зонтиками, а зимой руки прятали в муфты, как играл в городском саду духовой оркестр, ну и вообще о той красивой жизни.
О том, что было дальше, как посадили отца и как женскую гимназию превратили в рабоче-крестьянскую школу, она не рассказывала, ей это было неинтересно.
Потом я доставала с полки указанную ей книжку и читала вслух стихи поэтов тех лет. Анна Павловна плохо видела.
Так мы с ней и жили, я иногда даже с разрешения родителей ночевать у нее оставалась. А утром готовила ей завтрак и быстро – быстро обед на два дня.
А главное – я поняла, что книги читать интересно! Жаль, что дальше этого не пришлось делать – вышла замуж, и некогда стало.