Шрифт:
Олди Генри Лайон
Ожидающий на перекрёстках
Генри Лайон ОЛДИ
ОЖИДАЮЩИЙ НА ПЕРЕКРЕСТКАХ
Все вы идете к истине
различными путями,
а я стою на перекрестке
и ожидаю вас...
(Будда)
Итак, если свет, который
в тебе - тьма,
то какова же тьма?
(Евангелие от Матфея)
...Не листайте эти страницы в тщетной надежде отыскать крохи правды о мире - ибо правды здесь нет, и мира этого нет, а есть лишь боль и память, память и боль.
...Не листайте эти страницы, стремясь отвлечь себя чужой ложью
...Не листайте эти страницы от нечего делать, ибо воистину страшен тот час, когда человеку нечего делать, и идти некуда, и обрыв манит лишь тем, что он - обрыв.
...Не читайте написанного, потому что слова - ширма, темница, оковы, в которых бьется недосказанное; и меня не слушайте, когда я кричу вам об этом, потому что и я связан словами, как и все; не слушайте меня, не слушайте, не...
И не верьте мне, когда я говорю вам об этом.
МИФОТВОРЕЦ
Будто в руки взял
Молнию, когда во мраке
Ты зажег свечу.
(Басе)
Идемте, друзья мои;
никогда не бывает слишком
поздно, чтобы искать
новый мир.
(Теннисон, "Улисс")
1
В Доме было ужасно холодно. Временами мне казалось, что я неправ, и лучше было бы сказать - зябко и сыро - но ознобу, сотрясавшему мое тело, все эти словесные кружева казались глупыми и смешными. И, главное, не меняющими сути.
Изредка я протягивал руки к витому подсвечнику, к его бронзовым, позеленевшим от времени розеткам, где покорно истекали черным воском три толстые свечи, и их пламя послушно согревало мои пальцы, подрагивая и колеблясь в выборе собственного цвета - от охры до кармина.
Странный тюльпан, напоминавший залитый свежей кровью пергамент, склонился ко мне из вазы и попытался прочесть написанное. Я прикрыл слова ладонью, улыбнулся и пощекотал любопытный цветок кончиком пера. Он обиженно качнулся на упругом стебле и сомкнул лепестки. Тюльпан мерз, как и я. Он был уже очень старый, этот преступно-багровый тюльпан, ему скоро придется умереть, засыпав сморщенными крылышками неведомых бабочек мой стол, и я ничего не мог изменить в реальности срезанной жизни. Реальность - это вообще не моя стихия...
Я встал и вышел из комнаты. Почти от самого порога начиналась лестница - сегодня она была узкая и деревянная - и я спустился по ней в нижний зал, слегка касаясь перил и поглаживая приятную на ощупь матовую полировку.
Внизу горел камин, и отблески огня метались по оружию, развешанному на массивных, потемневших от времени стенах. Я подошел к креслу с затейливо выгнутыми подлокотниками и принялся разглядывать секиру, висевшую над ним. Лезвие было тонким, непривычно-декоративной формы, но древко охватывали металлические кольца с гравировкой. Вчера вечером здесь висел ковер. Большой такой ковер, в темно-зеленых тонах, и в самом центре орнамента чуть покачивалась кривая сабля в золоченых ножнах. Я отчетливо помнил их - ковер и саблю - потому что никак не мог понять тайну гармонии прямых углов ковра и дуги клинка, и все
– Дура, - сказал я секире. Она не ответила.
Раньше я думал, что Дом смеется надо мной. Теперь я так не думаю. Даже Предстоятели не властны над изменениями Дома, и их иллюзии теряют силу на пороге. На пороге, который сегодня выглядит так, а завтра - совсем иначе. А через час вообще никак не выглядит.
В западной стене зала обнаружилось окно. Высокое стрельчатое окно с леденцовыми витражами в верхней части... Вдалеке виднелся косогор, и силуэт черного всадника несся по его кромке на фоне чуть посветлевшего неба. Только контур, слегка размытый движением, контур двухголового кентавра с крыльями за человеческой спиной - лук, что ли?.. или плащ... и я машинально забарабанил пальцами по подоконнику, качнув шнур занавеси с кисточкой на конце.
Всадник резко осадил коня, заплясавшего на рыхлой крутизне, и их тени на мгновение слились в одну бесформенную массу. До меня донеслось приглушенное ржание и сдавленный вопль ужаса. Огромное гибкое тело вознеслось перед ошалевшим кентавром, и оскалившаяся пасть с пушистым подбородком закачалась из стороны в сторону, повинуясь причудливому, срывающемуся ритму...
Я выругался, отдернув руку от шнура занавеси, и мои пальцы намертво впились в подоконник. Небо над холмами вновь опустело, но конь и человек уже исчезли по ту сторону гряды, став невидимыми для меня, и лишь далекий топот копыт отозвался легким дребезгом оконного стекла...
– Спасибо, Сарт...– услышал я у себя за спиной тихий голос, в котором играло на серебряном ксилофоне время от заката до восхода.
– Не за что, - угрюмо буркнул я и, чуть помедлив, добавил тоном ниже:
– Рад служить, Предстоящая...
И повернулся навстречу смеху - призраку, тени, намеку на смех.
Там, где еще недавно горел камин, стояла миниатюрная женщина в бархатной накидке с капюшоном, и добрая дюжина тройных шандалов напрасно тратила свой свет, пытаясь высветить хоть что-то внутри этой агатовой накидки.
Она шагнула вперед, сбрасывая капюшон и легко касаясь тонкими пальцами ковра на стене - темно-зеленый ковер и золото кривых ножен в центре - и все исчезло.
Тайна исчезла. Обычная женщина, мне по плечо, и вьющиеся волосы обрамляли овал лица, и это лицо улыбалось мне, а я, как дурак, улыбался в ответ, хотя в Доме было по-прежнему холодно, и настроение мое было по-прежнему мерзким.
"Надолго, Лайна?.." - хотел спросить я. И не спросил.
"Что произошло, Предстоящая?.." - хотел спросить я. И тоже не спросил.
– Это было хорошо придумано, - сказала она, и звездные камни ее перстней обожгли мне глаза.
"Что именно?" - хотел спросить я. И не спросил. Я знал - что именно.
– Со шнуром, - сказала-пропела Лайна, опускаясь на дубовую скамью. Просто и изящно. Мастерски... Я полагаю, что гонец Махметкул-арра уже захлебывается в ближайшей таверне красным вином и собственным враньем. Еще одна легенда, еще один глоток пряного страха, еще один камень в пирамиде мифа... Спасибо, Сарт. Прекрасная работа.