Ожог от зеркала
Шрифт:
– Чего ж он сам-то не пошёл в монастырь? – спросил Никита.
– Если кто оскоромился, там заметят, – объяснил Зенон. – А мне можно было, я пустой... Я ж два года настоящим монахом был, как и положено. И до этого много умел, и там научили. И делал всё вроде правильно. А поспешил.
– Два года и поспешил? – удивился Тарас.
– Да я бы двадцать лет отдал за эти камни. И руки не жалко. Но не удержать мне его. Тянет.
– Мне ведьма говорила: если надел, снимать уже нельзя.
– Так снимать я не собираюсь, – грустно усмехнулся
– Может, останешься? – спросил Никита. – Как-то всё уже пообтёрлось.
Зенон покачал головой.
– Это с вами пообтёрлось. А Хвощ меня не принял. И люди его – тоже. Боятся они нас. Чувствуют.
– А есть чего бояться?
– Конечно. – Монах улыбнулся одними губами. – Так овцы волков чувствуют. Кто мяса человеческого отведал, тому обратного хода нет.
– Разбойнички Хвоща тоже не овечки.
– Всё равно. Или почти всё равно. Мне с этими ребятами тоже неспокойно. Можно уснуть и не проснуться. А в лодки нас не возьмут, помяни моё слово. Места не хватит.
Тарас улыбнулся.
– Ну, это не только Хвощ решает. И потом, мы недавно в лодках раскладушку нашли.
– Что нашли? – не понял монах.
– Раскладушку. Пространство раскладывается. Правда, всего в полтора раза. И только в двух лодках, в третьей такого нет. И взлететь тогда уже не получиться, над поверхностью нужно идти. Но саженей на пять подняться можно, а обычно этого хватает.
– Это что, вместо тридцати человек можно взять сорок? – задумался монах.
– Примерно так. Если груз хорошо распределить – даже больше.
– А раньше что ж? Плохо считали?
– Да мы сами-то ещё... Разве сразу разберёшься.
Зенон снова покачал головой.
– Спасибо за предложение. Я подумаю. Дальше уйти, конечно, спокойнее.
Он снова замолчал, глядя на тлеющие угли.
Маринка смотрела на себя в зеркало.
Эта процедура занимала её каждое утро. Родимое пятно постепенно сходило на нет, однако бугристая кожа выравниваться не собиралась. Получалось нечто среднее между тем, что было прежде, и сразу после проклятия.
– Никита, – в сотый, наверное, раз спросила она. – А вот это бурое, оно ещё останется?
– Нет, – покачал головой школяр. – Ты только мажь каждое утро, всё сойдёт. Вся будешь беленькая.
– А вот эти бугорки? – вздохнула девушка.
– А с ними уже ничего не поделаешь, – терпеливо вздохнул школяр.
Маринка обняла его за шею и прижалась щекой к щеке.
– А если я очень-очень попрошу?
– Да что меня просить, я что мог, всё сделал, – снова вздохнул школяр.
– И серебро не поможет?
– Ни злато, ни серебро, ни камни драгоценные, – грустно сказал Никита. – Не получается у меня эти бугорки свести.
– Ну как же не получается, – не согласилась девушка. – Я вообще страшная была, а сейчас получше. Если ещё эта краснота сойдёт...
– Эта сойдет, – снова вздохнул Никита. – А бугры останутся.
– Тогда катись к своей Уле! – вдруг взъярилась Маринка. – Бакалавр недоделанный, не умеешь ни черта.
Никита грустно посмотрел на свою пациентку, набросил рубаху и вышел из комнаты. Постоялые дворы позволяли богатым путешественникам ночевать в тепле и с комфортом.
– Простоквашу кушать будете?
Лась, Сински и Грач одновременно сказали «да». Лизо нехотя кивнул, выдержав паузу и брезгливо вздёрнув верхнюю губу. На плече у Лася была свежая повязка. Сам он казался более бледным, чем его брат-близнец. Медянка вынесла из сеней огромный кувшин с простоквашей. Никто из мужчин и не подумал ей помочь.
Две ковриги свежего хлеба, творог, мёд в глиняном горшочке, деревянные ложки и чистые рушники перед каждым прибором. Классическая сельская трапеза без разносолов.
Хозяева дома сидели в сенях, пристально разглядывая друг друга. В стеклянных глазах не было даже отблеска мысли. По полу рассыпали зерно, там же валялась перевёрнутая плошка и бродила, поклёвывая, рыжая курица. На кухне хлопотала старшая дочь – там что-то булькало, шипело и пахло свежими шкварками.
Не дожидаясь горячего, голодные валчи ели хлеб с простоквашей. Хлеб отламывали каждый от своей краюхи, скисшее молоко отхлёбывали аккуратными, беззвучными глотками. Грач зачерпнул ложкой мёд, Сински, покосившись на Лизо, последовал его примеру.
– Что-то не ладится, – подала голос Медянка.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Лась.
– Слишком ловко уходят от нас эти парни.
– Если б не ацтеки, им бы не вырваться.
– Ты же знаешь, случайностей не бывает.
Старшая дочь хозяев, потупив глаза, внесла большое блюдо с мясным жаревом. Грач придирчиво оглядел её стряпню и затем отпустил характерным щелчком пальцев. Девушка пошла в спальню перестилать кровати.
– Ацтекам тоже не повезло.
– Ацтекам не повезло, им встретились мы. Нам встретились ацтеки. Потом ещё рыцари смоленские подвернулись. А эти уродцы мало что ушли, они и отряд свой вытащили.
Наверху заскрипело.
Грач ухмыльнулся.
– У них банда, а не отряд. А банда в таких ситуациях разбегается. Прячется брызгами.
– Ты думаешь, они разбегутся? – Медянка и себе налила простокваши.
– Какой-то частью да. Но ядро может сохранится. Хотя добычи у них предостаточно.
– Вот-вот. Они ухитрились и добычу вывезти. И рыцарей с нами стравить. И у дружины под носом юзнуть. Как-то всё не здорово складывается. Вообще не похоже, что мы их ведём.
Лизо поднял глаза на собеседников. Сидевший слева от него Лась молча перекатывал в тарелке хлебную корку. Ему разговор не нравился; Лизо, судя по бьющейся на виске жилке, постепенно приходил в ярость. Остальные грозного признака не замечали. Сински даже хотел что-то спросить у самого Лизо, но брат вовремя толкнул его ногой.