Пацан. Воин. Маг. Сражайся или умри!
Шрифт:
— Ну так что, братуха, есть карты? — спросил он Эдика.
— Нет, к моему величайшему сожалению, — вздохнул трубадур, — моя чудесная крапл… краповая, то есть, волшебная колода карт, с прекрасными узорами, с обнаженными феечками, осталась вон у тех неучтивых солдафонов.
— Блин! — огорчился Сашка.
Но тут же вскочил и кинулся к решетке.
— Эй, бородатые! А дайте колоду на поиграть! — прокричал он жизнерадостно.
— Не положено! А ну, отрок, свали в свою конуру! — равнодушно проговорил стражник и жестко провел
Сашка еле успел убрать руки. С решетки посыпались разноцветные искры.
— Злой ты, дядя! Дубак шмойный!
— Поагитируй мне здеся еще, щенок! — зло ощерился стражник и влупил по решетке со всей дури.
Дури у него оказалось немерено.
— Успокойся ты, Хрипатый! Скучно им тама сидеть, вот и ищут приключения на свою задницу. Молодые, че?! — проворчал укоризненно пожилой стражник своему товарищу. — Давай лучше, сдавай, еще кон раскинем. Ох и забавные карты у этого трубадура! Первый раз такое непотребство в руках держу.
— Дай посмотреть, дядя! — прокричал Сашка.
— Угомонись ты, сопля зеленая! Не мешай! Карты тишину любят, — пожилой стражник нахмурился. — Будешь орать — соломы в пасть натолкаю! И жрать заставлю!
— Не расстраивайтесь, друг мой, — воскликнул внезапно трубадур из глубины узилища. — Я могу предложить вам более возвышенную, эстетически продвинутую, чудесную и доступную далеко не каждому, настоящую игру. Мне почему-то кажется, что вы сможете в неё сыграть куда лучше, чем в карты.
— Это какую? — Сашка встал в стойку, как завуч, учуявший запах табака из школьного туалета. — Что за игра?
— Игра очень легкая в своей изящной небрежности, поэтическая. Правила простые. Я исполняю балладу, потом вы исполняете. У кого лучше получится — тот победил.
— А кто будет определять победителя?
— Ну, ваших друзей мы в рефери взять не можем по понятным причинам, поэтому пусть судят вот эти трое мудрых слушателя, — он указал на стражников.
— А они смогут? Че они в лирике понимают? — засомневался Сашка.
— О! Искусство доступно всем! — выдал Эдик и задрал нос. — Я верю в возвышающую и воспитывающую силу поэтического слова!
— Ладно, можно позабавиться, — решил Сашка. — На что будем играть?
— Могу поставить на кон мою лютню, — Эдик дернул ремень на плече и оказалось, что у него за спиной под плащом висела лютня — небольшая такая гитара с овальной декой и очень широким грифом, на котором серебрились четыре двойных ряда струн. Больше похожая на балалайку из музмагаза. Дубовую, надежную, звонкую, как табуретка. Сашка понял, что перед ним профи, потому что балалайка выглядела ухоженной, как женщина, что отлично знает себе цену. А это — главное правило любого ремесла. Сам можешь быть в каком угодно непотребном состоянии, но твой инструмент должен быть ухожен и обихожен!
— Слушай, а как это? Карты отобрали, а твою балалайку — нет? — удивился Андрон.
— О, да вы, наверное, очень
— Неа, еще дальше, — подмигнул ему Сашка. — Совсем далеко. Но это секрет. А что за обычай?
— Обожаю секреты, — заинтересовался Эдик, — шепнете потом на ушко? А обычай простой и соблюдается в местных землях неукоснительно — нельзя отнимать конфетку у ребенка, лютню у трубадура, обувь у колдуна и цветок у невинной девушки!
— А, тогда понятно, — кивнул Сашка. — Вот только мне в ответ поставить нечего, всё отобрали.
— Почему же нечего? Я гляжу у вас очень интересная обувь. Удобная? Прочная?
У самого трубадура обуви как раз не было.
— Сносу нет! Это же настоящий Найк, а не какая-то китайская подделка, — соврал не моргнув Сашка и строго глянул на пацанов, чтоб не заржали. — Они вечные, даже мыть не надо, только шнурки меняй раз в пять-семь лет и всё!
— Сашка, — решил еще раз вмешаться Димка. — С обувью у них тут хреново, если ты не заметил. Будешь, блин, в лаптях шлындать, как крепостной!
— Да ладно, — подал тут голос один из стражников с длинной рыжей бородой. — До виселицы и босиком дойдёт! И давайте, пойте уже, ваганты. Давно мы турнир трубадурный не слыхали!
Димка вспомнил, как совсем недавно Андрон, удерживая этого ценителя поэтических конкурсов за бороду, бил его головой о голову другого стражника, с черной бородой. И немного удивился. Умеют, значит в этой Миргадии хорошие, крепкие шлемы делать! Сносу им нет. Вмятины поправил и дальше носи. На здоровие.
— Играем? — спросил трубадур. — Лютня против вашей обуви?
— Ладно, Эдик! Будь по-твоему. Играем! — решился все-таки Сашка, пусть и понял уже, что просто ему не будет. Но не отступать же.
Эдик взял лютню в руки, умело пробежался по струнам, и проговорил нарочито небрежно:
— Ну, давай, для разминки…
Ехали рыцари троицей веселой
По городам, полям и селам…
Голос у Эдика оказался красивый, бархатный, завораживающий. Такой тенорок в России, с легкой руки Баскова, часто зовут золотым. Но, конечно, к золоту голос никакого отношения не имеет. Манера у Эдика оказалась слащаво-напыщенной.
Такую манеру исполнения в народе зовут кобылячей, а исполнителей подобного рода метко окрестили мушиными жеребчиками.
Повествование шло о трех веселых друзьях-рыцарях, которые много пили, много ели и выполняли различные поручения своих любовниц — то сережки королевские умыкнут, то осла с драконом поженят. Песня оказалась длинной и текла, как патока в сусло, шипя и пенясь. Эдик разливался соловьем, завораживая переливами и обволакивая бархатом и дамскими духами. Теми удушливыми ароматами парфюма, которые готовы задушить любого неосторожного, случайно оказавшегося поблизости.