Падение башен. Нова
Шрифт:
— Думаю, да…
— Ты уверен, что в этой карте ничего нет, ничего особенного? Если бы там была другая карта — ты оставил бы ее лежать или тоже взял бы?
Откуда он пришел, Мышонок не знал. Но это опять был страх. Пытаясь побороть его, он резко повернулся и положил руку на плечо Лока.
— Ну, капитан! Не обращайте внимания на то, что говорят карты, я хочу помочь вам добыть эту звезду, понимаете? Я буду с вами и вы выиграете эту гонку. И не позволяйте этой сумасшедшей говорить противоположное!
В течение всего этого разговора Лок чувствовал себя несколько неопределенно. Сейчас же
— Не забудь вернуть этой сумасшедшей ее карту, когда выйдешь отсюда. Мы скоро будем на Ворнисе.
Напряженность исчезла. Хриплый смех раздвинул темные губы.
— Я все же думаю, что они играют, капитан. — Мышонок откинулся на изголовье койки. Закинув босую ногу на ногу Лока, ставший страшно похожим на марионетку рядом с кукловодом, он ударил по струнам.
Огоньки запрыгали по механизмам, желтые и рубиновые, в такт арпеджио, напоминающим звучание арфокорда. Лок глядел на карту у своих колен. Что-то произошло с ним. Он не знал причины. Но первый раз за очень долгое время он глядел на человека, которого позвал по причине, не имеющей ничего общего с его звездой. Он не видел, что было перед его глазами. Он откинулся назад и взглянул на то, что делал Мышонок.
Заполнив всю каюту, цыган двигал мириады ярчайших огней вокруг громадной сферы, создавая хрупкие фигуры торжественной диссонансной фуги.
ГЛАВА ПЯТАЯ
— «Этот мир»?
«ВОРПИС».
— «Этот мир имеет много всего внутри и снаружи…»
«Добро пожаловать, путешественники…»
«…по сравнению с Луной», — подумал Катин, когда они вышли с посадочной площадки через освещенные восходом ворота. — «Луна имеет свое серое миниатюрное великолепие, заключенное в скалах и пыли».
«…день на Ворписе длится тридцать три часа, а гравитация достаточно высока, чтобы заставить пульс биться в три раз быстрее, чем на Земле, в течение шестичасового акклиматизационного периода».
Они прошли мимо стометровой колонны. Чешуйки, горящие в лучах восходящего солнца, слоистый туман, покрывающий плато: Змея — механистический символ всего этого сверкающего куска ночного неба — свернулась вокруг своего столба-постамента. Как раз в тот момент, когда экипаж шагнул на движущуюся дорогу, алый солнечный свет окрасил последние пятна ночной синевы.
— …четыре города с более чем пятимиллионным населением. Ворпис производит пятнадцать процентов всего необходимого созвездию Драйона динапласта. В экваториальных отмельных зонах добываются минералы около трех дюжин наименований. Здесь, в тропических полярных областях, в каньонах плато, наши нетрайдеры охотятся на аэролатов и аквалатов. Ворпис знаменит на всю галактику своим Институтом Алкейна, расположенным в столице северного полушария, городе Фениксе…
Они миновали пределы слышимости и наступила тишина. Дорога превратилась в лестницу: Лок, окруженный экипажем, смотрел на площадь.
— Капитан, куда теперь мы идем? — Себастьян взял с корабля лишь одного из своих питомцев. Тот покачивался и переступал с лапы на лапу на плече у хозяина.
— Мы возьмем в городе краулер-туманник и отправимся в Алкейн. Кто хочет — может пойти со мной побродить вокруг музея или побыть несколько часов в городе. Если кто-то хочет остаться на корабле…
— …и упустить возможность посмотреть Институт Алкейна?..
— …посетить
— …но ведь там работает тетя капитана…
— …поэтому мы свободно можем пройти, — закончил Айдас.
— Об этом вы не беспокойтесь, — Лок, остальные за ним, соскочил с ленты к причалу, где были пришвартованы краулеры-туманники. Полярные области Ворписа были покрыты столовыми горами, некоторые из которых занимали площадь в несколько квадратных миль. Под ними постоянно клубился густой туман, взаимодействуя с азотно-кислородной атмосферой. Пыль, состоящая из окиси алюминия и сульфата мышьяка, соединяющаяся с испаряющимися гидрокарбонатами, вздымалась с бурлящей поверхности, скрывая все пространство между горами. Сразу же за плоскогорьем, на котором был космодром, виднелось еще одно, с ухоженными растениями южных областей Ворписа, являющееся чем-то вроде естественного парка. (Преобладали каштановые, рыжие и алые цвета). Феникс располагался на самой высокой и большой столовой горе.
Краулеры-туманники, внутреннее транспортное средство планеты, приводимые в движение статическими электрическими зарядами, возникающими между положительно ионизированной атмосферой и отрицательно ионизированным оксидом, бороздили поверхность тумана подобно речным судам.
В помещении главного вокзала за прозрачными блоками плыли цифры времени отправления, следуя за стрелами, указывающими толпам людей направление посадки: «ПАРК „АНДРОМЕДА“ — ФЕНИКС-МОНТЕКЛЕР» и огромные птицы, роняя огонь, скользили по мультихрому под ботинками, босыми ногами и сандалиями.
Катин, стоящий на палубе краулера, облокотился на поручень, глядя сквозь пластиковую стену, как белые волны, разбиваемые краулером-туманником, дробятся и выпрямляют свои завитки, закрывая солнце.
— Ты когда-нибудь думал, — спросил Катин подошедшего с леденцом во рту Мышонка, — о том, каким непонятным временем казалось бы человеку прошлого настоящее? Представь себе кого-нибудь, кто умер скажем, в двадцать шестом веке, воскресшим здесь. Можешь ты себе представить, насколько глубоко охватили бы его ужас и замешательство, доведись ему просто пройти по этому краулеру-туманнику?
— Да? — Мышонок вынул изо рта леденец. — Не хочешь дососать? Мне он надоел.
— Благодарю. Подумай только, — челюсти Катина задвигались, разгрызая твердый шарик на льняной нити, — о чистоте. Существовал тысячелетний период — примерно с тысяча пятисотого по две тысячи пятисотый год, когда люди расходовали невообразимое количество времени и энергии на то, чтобы вещи были чистыми. С этим было покончено, когда последняя инфекционная болезнь стала не только излечиваемой, но и просто невозможной. Тогда существовало невозможное сейчас явление, называемое «повсеместным похолоданием», которое, можешь быть уверен, происходило по крайней море, раз в год даже в двадцать пятом столетии. Я полагаю, что тогда были причины превращать чистоту в фетиш, считалось, что есть связь между грязью и болезнью. Но когда заражение стало понятием устаревшим, соответственно, отпала и нужда в санитарии. Если бы тот человек, живший пятьсот лет назад увидел, как ты разгуливаешь по палубе в одном ботинке, а затем садишься, чтобы поесть с помощью босой ноги и не беспокоишься насчет того, что ее надо помыть — ты можешь себе представить, как он был бы ошеломлен?