Падение Берлина, 1945
Шрифт:
Однако самое выдающееся место среди гитлеровской "камарильи" занимал Борман. Этого всегда готового и обязательного помощника и главного администратора партии фюрер называл дорогим Мартином.
От внимания офицеров вермахта не ускользала и подковерная борьба, ведущаяся внутри "камарильи", за наследование престолом после Гитлера. Несмотря на то что Гиммлер и Борман обращались на ты, было хорошо заметно, с каким подозрением они относятся друг к другу{369}. Рядом с рейхсфюрером крутился Фегеляйн, "сующий свои грязные пальцы во все дела" и подкапывающий под Гиммлера - под того человека, дружбы с которым он так искал и наконец добился. А рейхсфюрер, казалось, не замечал, что рядом с ним находится предатель. Он благосклонно разрешал своему подчиненному (являвшемуся свояком Гитлера) обращаться к себе на ты.
* * *
Тем временем Ева Браун
13 марта, в день, когда во время воздушного налета погибло две с половиной тысячи берлинцев, а еще сто двадцать тысяч остались без крова, Борман отдал приказ о перемещении во внутренних районах рейха заключенных, находившихся поблизости от линии фронта{371}. Это решение обосновывалось необходимостью обеспечения их безопасности. Доподлинно неизвестно, подстегивал ли данный приказ уже осуществлявшиеся эсэсовские программы по эвакуации концентрационных лагерей из угрожаемых районов. Ясно другое убийство обессиленных и больных заключенных во время этих маршей смерти стало одной из наиболее ужасающих трагедий финального периода существования "третьего рейха". Заключенные, не способные к передвижению или считавшиеся политически опасными, просто уничтожались. Вешали и расстреливали людей не только части СС или гестапо, в некоторых случаях для проведения массовых экзекуций привлекался местный фольксштурм. Среди тех, кого считали политически опасными, был большой процент мужчин и женщин, взятых под стражу всего-навсего за прослушивание иностранных радиопередач. СС и гестапо жестоко реагировали и на случаи грабежа, особенно если дело касалось иностранных рабочих. Как правило, к самим немцам за такие провинности относились более снисходительно. Особо жестокое обращение испытали на себе итальянцы{372}. Немцы мстили им как бывшим союзникам, изменившим и перешедшим на сторону противника.
15 марта, два дня спустя после приказа о начале эвакуации заключенных, Борман вылетел в Зальцбург. В течение последующих трех дней он посещал местные предприятия. Целью этого визита должен был стать выбор места, где предполагалось спрятать награбленное нацистами имущество и собственность самого Гитлера. 19 марта, совершив ночное путешествие на поезде, Борман возвратился в Берлин. В тот же день Гитлер издал приказ, известный по названием "выжженная земля". Согласно ему, надлежало уничтожать при отступлении абсолютно все имущество и оборудование, которое могло быть использовано противником. Показательно, что дата отдачи этого приказа практически совпала по времени с поисками Борманом места сокрытия награбленного нацистского имущества.
Последний меморандум Альберта Шпеера лишь подстегнул решение Гитлера о проведении политики "Выжженной земли". Фюрер сделал все наоборот. Шпеер настаивал на том, чтобы не проводить необдуманных разрушений, не взрывать мосты, если для этого не существует крайней необходимости. Разрушения лишь усугубят положение и "устранят возможность для выживания немецких граждан"{373}. Своим приказом Гитлер выражал презрение к своим соотечественникам. Шпееру же он сказал, что на представленный им меморандум даст ему письменный ответ. "Если война проиграна, - добавил фюрер, - то народ тоже должен погибнуть. И нет надобности заботиться о средствах его существования. Напротив, будет лучше, если мы уничтожим эти средства. Эта нация доказала, что она является слабой; а будущее полностью принадлежит сильному народу Востока. В любом случае, все, что останется от немецкой нации после этой битвы, окажется второсортным, поскольку лучшая ее часть погибнет"{374}.
Шпеер получил письменный ответ Гитлера утром 20 марта, когда направлялся в штаб фельдмаршала Моделя в Рурском бассейне. Шпеер надеялся убедить командующего не портить понапрасну систему железнодорожных линий. В письме же фюрера говорилось следующее: "весь военный транспорт, коммуникации и предметы снабжения, равно как и материальное имущество на территории рейха", должны быть уничтожены, Рейхсминистр Шпеер освобождался от всех своих обязанностей в этой области, а все его приказы о сохранении предприятий должны были быть немедленно отменены. Ранее Шпеер аргументировал свою позицию тем, что потерянные заводы и фабрики могут быть отбиты у противника в ходе контрнаступления. Но теперь Гитлер не принимал этого аргумента. Самым удивительным в данной истории является то, что Шпеер только теперь осознал, насколько преступным являлось поведение Гитлера. Озарение к министру пришло после получения последнего письма от своего шефа.
Совершив поездку на фронт фельдмаршала Моделя, 26 марта Шпеер возвратился в Берлин. Он сразу же был вызван в рейхсканцелярию.
"Мне сообщили, что вы больше не доверяете мне" - этими словами Гитлер встретил своего бывшего протеже. - Очевидно также, что вы более не верите, что война может быть выиграна"{375}. Гитлер хотел уже было отпустить министра, но в этот момент Шпеер предложил свою отставку. Однако фюрер отказал ему в ней.
Несмотря на то что Шпеер был отстранен от контроля за уничтожением предприятий, он все еще мог ставить палки в колеса тем гауляйтерам, которые чересчур рьяно взялись выполнять приказ фюрера. Дело в том, что рейхсминистру подчинялись службы, снабжавшие местные власти взрывчатыми веществами. Но 27 марта Гитлер издал еще один приказ, в котором говорилось о "тотальном уничтожении путем подрыва, поджога или разбора" всей железнодорожной сети и других транспортных путей и коммуникаций, включая телефонные станции, телеграфные линии и радиоаппаратуру. Вновь оказавшись в Берлине 29 марта, Шпеер стал искать контакты с сочувствующими ему генералами, включая Гудериана, а также с гауляйтерами, которые не являлись неисправимыми фанатиками. Эти люди могли бы поддержать его план воспрепятствования маниакальному стремлению фюрера к тотальному разрушению имущества, коммуникаций и оборудования. Однако в ответ на конфиденциальное предложение Шпеера в сотрудничестве Гудериан посоветовал ему "не потерять свою собственную голову"{376}.
Вечером 29 марта Гитлер вновь вызвал к себе Шпеера. Он начал подозревать его в ведении двойной игры. Фюрер прямо спросил своего министра, верит ли тот, что война еще может быть выиграна{377}. Шпеер откровенно признался, что нет. Гитлер возмутился, что министр посмел потерять всякую надежду. Он стал рассказывать о превратностях своей жизни, о тех невзгодах, которые ему пришлось испытать. Но эти невзгоды в конце концов связали его собственную судьбу с судьбой всей Германии. Гитлер призывал Шпеера раскаяться и встать на путь истинный. Рейхсминистру было отведено двадцать четыре часа для того, чтобы вновь поверить в невозможное. Фюрер явно нервничал. Он очень боялся потерять своего самого компетентного министра. Гитлер не стал дожидаться, пока истечет отведенное Шпееру время и позвонил в министерство вооружения. Через некоторое время Шпеер вновь прибыл в рейхсканцелярию.
"Ну и что?" - спросил Гитлер.
"Мой фюрер, - произнес министр, - я, безусловно, остаюсь с вами". Шпеер неожиданно решил солгать своему патрону. В тот же самый момент Гитлера захлестнули эмоции. Его глаза увлажнились, и он тепло пожал руку министра. После чего Шпеер предложил Гитлеру восстановить его функции в полном объеме, включая ответственность за выполнение приказа от 19 марта. Гитлер согласился и попросил его написать проект распоряжения. В этом документе Шпеер зарезервировал за министерством вооружения и военной продукции (то есть за собой) почти полное право принимать решения об уничтожении имущества и оборудования. И хотя Гитлер, очевидно, подозревал, что Шпеер хочет обвести его вокруг пальца, тем не менее, нужда в таком выдающимся специалисте оказалась для него сильнее подозрений.
Тем временем Борман продолжать издавать различного рода приказы, которые затем доводились до сведения гауляйтеров. Приказы носили самый разнообразный характер. Так, до его сведения дошла информация, что врачи начали делать аборты немецким женщинам, эвакуированным из восточных районов страны. Они утверждали, что были изнасилованы советскими солдатами{378}. 28 марта Борман посчитал необходимым внести в этот процесс определенный порядок.
Он подписал инструкцию, которая вышла под грифом "совершенно секретно!" В ней говорилось, что любая женщина, обратившаяся с просьбой об аборте, должна прежде всего быть допрошена представителем криминальной полиции. Необходимо было выяснить, действительно ли она изнасилована солдатами Красной Армии. Только в случае положительного заключения аборт мог быть разрешен.