Падение Левиафана

Кори Джеймс С. А.

Джим почувствовал, как напряжение, о котором он и не подозревал, отпускает его. Его руки онемели до плеч, ноги - до пояса. Дыхание было поверхностным, челюсть болела. Миллер пожал плечами. "Ты знал, что, войдя сюда, не выйдешь обратно".

"Знал. Но я надеялся. Ну, знаешь, может быть".

"Оптимизм - для мудаков", - сказал Миллер со смехом.

"Может быть что?" спросила Тереза. "Я не знаю, что ты имеешь в виду. Может быть что?"

Он взял ее за плечи. Слезы, заливавшие ее глаза, сделали склеры розовыми и сырыми. Ее губы дрожали и тряслись. Он знал ее с тех пор, как его впервые отправили в Лаконию в кандалах. Тогда она была еще ребенком, но никогда не выглядела так молодо, как сейчас.

"Я

должна кое-что сделать. Я не знаю, как именно это произойдет, но послушай. Я не оставлю тебя здесь одну, хорошо?"

Она покачала головой, и он понял, что она его не слышит. Не совсем. Конечно, она была в шоке. А кто бы не был? Ему хотелось, чтобы он мог сделать что-то еще. Он неуверенно взял ее руки в свои. Ему пришлось следить за своими пальцами, чтобы понять, где они находятся.

"Я позабочусь о тебе", - сказал он. "Но я должен сделать это сейчас. Прямо сейчас."

"Что сделать?"

Он отвел руки назад и повернулся к сети черных нитей. На месте тела Дуарте не было ничего, кроме плавающих черных волокон. Они колыхались под дуновением ветерка, которого Джим не чувствовал. Что-то в этом движении напомнило ему морских обитателей, выставляющих щупы, чтобы поймать свою добычу. Его охватила волна тошноты.

Он протянул руки, раздвинув пальцы, и позволил нитям коснуться себя. По ним пробежали голубые отблески и закружились в воздухе. Он почувствовал, как паутина натянулась на его плечах. Ряды бездействующих часовых беспорядочно парили в широком, ярком, пустом воздухе. Лаконские трупы, все еще дрейфующие, отдалялись от него. Черные нити змеились к нему, словно следуя за запахом, и впивались в его бока, когда находили его.

Тереза смотрела на него, ошеломленная. Ее глаза были расширены от ужаса и неверия. Он попытался придумать, что сказать - пошутить, чтобы снять напряжение и позволить ей посмеяться над кошмаром. Он не мог ничего придумать.

"Что бы он ни сделал, он сделал это раньше", - сказал Миллер, теперь уже рядом с ним. "Если нужно было что-то подстроить или сделать, Дуарте уже все подготовил до того, как Прейс проделал свой трюк с исчезновением. Нам придется немного сориентироваться".

"И как же я его найду?" сказал Джим. "Я не знаю, как все это работает. Я не умею ничего делать, только включать себя в контур и надеяться".

"Все так, как сказал док. Все это хочет сделать то, что собирается сделать. Ты просто здесь, чтобы позволить ему. Ты не собираешь пистолет, просто нажимаешь на курок".

"Это гораздо менее полезно, чем ты думаешь", - сказал Джим.

Что-то в его нутре сдвинулось. Его сердце сделало что-то бурное и совсем не похожее на сердце, и он оказался в другом месте. В каком-то прохладном месте. Он снова чувствовал свои руки и ноги, и боли больше не было. Если он сосредоточится, то сможет увидеть светлую комнату, парящих часовых. Он все еще чувствовал свое тело, опутанное нитями и изменениями, которые производила с ним протомолекула. Это было похоже на то, как если бы он находился на грани сна, осознавая себя спящим и сновидящим одновременно.

Миллер прочистил горло. "Это происходит. Тебе следует поторопиться".

"Как я могу это сделать?"

Лицо Миллера выражало извинение. "Теперь ты - станция. Это твой Эрос, а ты - то, чем была Джули. Расслабься и позволь ей показать тебе то, что ты хочешь знать".

Наоми, подумал Джим, до боли. Я хочу снова увидеть Наоми.

И неловко, как ребенок, делающий первые шаги, его сознание расширилось. Это было не совсем то, что видеть, и не совсем то, что знать что-то интеллектуально, но смесь того и другого. Он почувствовал Наоми на ее месте на летной палубе, понял ее беду. И когда он обрушился на нее, разбрасывая молекулы и атомы своего корабля, как ветер разбрасывает пыль, Джим впервые ясно увидел врага.

Инстинктивно

он протянул руку и оттолкнул его. Черное существо из другой реальности кричало и боролось, прижимаясь к нему. Джим хотел почувствовать, как оно отталкивается от его рук, но это было не совсем правильно. Ощущение своего тела было теперь очень странным. Но он чувствовал, как черная штука пробивается вперед, словно плывет к Наоми против сильного течения.

"Тебе нужно мыслить шире", - сказал Миллер, и объем осознания Джима расширился. Кольцевые ворота и пространство между ними взорвались в его сознании. Не только физическое пространство и разбросанные по нему корабли, не только экипажи кораблей и их пылающие свечным огнем умы, но и невидимые структуры: линии тонкой силы, проложенные между вратами и станцией, петляющие и укрепляющие, сходящиеся и расходящиеся в сложной священной геометрии. С этой точки зрения вторжение врага на "Росинанте" и на все остальные корабли было единым. Деформация в линиях силы, которая не давала кольцевому пространству распасться обратно в небытие.

Он оттолкнулся, пытаясь вернуть природу кольцевого пространства к истинной, но давление, действующее против него, было непримиримым. Оно было вездесущим, и везде, где он сопротивлялся ему, оно обтекало его.

"Миллер?"

"Я здесь".

"Я не могу этого сделать. Я не могу остановить это".

"Тогда это проблема".

"Миллер! Они умрут!"

Джим надавил назад, словно пытался поднять одеяло зубочисткой. Он был слишком мал, и давление, деформация исходили отовсюду сразу. Он чувствовал, как начинают гаснуть свечи на дюжине кораблей. Джим начал паниковать, метаться. Еще несколько мерцающих огоньков погасли. Один из кораблей превратился из единой штуки с ярким ядром энергии в сердцевине в тысячу крошечных штучек, в ничто, когда враг раздробил его, и поток атаки вынес его за пределы пузыря пространства.

"Как мне остановить это?"

"Ты знаешь", - сказал Миллер. "Я сказал тебе. Ты остановишь это так же, как он".

Джим потянулся к пламени свечи, вжимаясь в разум, и с каждым прикосновением чувствовал, что становится все шире. Мужчина с Земли, родившийся после разрушения, который присоединился к подполью, потому что был зол на своего отца, капитулировавшего перед Лаконией, стал частью Джима. Женщина, чья мать была больна и, возможно, умирала в медицинском центре на Обероне. Кто-то, кто тайно любил своего пилота. Кто-то, кто подумывал о самоубийстве. Джим проникал в сознание каждого в кольцевом пространстве - Наоми, Алекса, Амоса - и то, что было невозможно, становилось возможным.

Это, - сказал Миллер, но не вслух, - все это было создано одним видом животных. Животное, созданное из света, которое разделяло единый разум более чем тысячи систем. Если вы хотите использовать их оружие, у вас должны быть руки такой же формы, как у них.

Руки? Джим попытался сказать, но сейчас в нем было столько всего, он был таким широким, ярким и полным, что трудно было понять, удалось ли ему это.

Это метафора, - сказал Миллер. Не зацикливайся на ней.

Джим надавил, и на этот раз ему удалось надавить везде сразу. Давление было ужасным. Враг был сильнее, чем он, чем они, но структура колец, пространство и линии тонкой силы были как строительный мех, усиливая его силу, защищая его. Медленно, с болью, он двинулся назад. Сокрушительное давление за пределами кольцевого пространства было топкой, двигателем, источником невообразимой энергии. Подобно мастеру дзюдо, кольцевая станция приняла почти безграничную мощь целой вселенной, пытавшейся раздавить ее, и повернулась, обратив ее силу против нее. Другая, более древняя вселенная, находящаяся за пределами сферы колец, двигалась мимо него, и он чувствовал боль, которую причинил ей. Он чувствовал ее ненависть. Рану в ее плоти, которой он был.