Падение титана, или Октябрьский конь
Шрифт:
— Пожалуйста, Антоний, ограничь этим свою филантропию. Иначе одна из твоих голов может расстаться с тобой. Мне только узнать бы, которая из них мыслит.
Двадцать два человека — не очень-то много, но очень трудно собрать всех под одной крышей, чтобы провести собрание клуба «Убей Цезаря». Никто из его членов, естественно, заговорщиком себя не считал, но никто из них не имел и столь просторной столовой, способной вместить так много гостей. А ветреная погода не позволяла им расположиться в саду перистиля или, скажем, в общественном парке. Кроме того,
Если бы Гай Требоний не был известным плебейским трибуном, вызывавшим чрезвычайные симпатии плебса, клуб бы совсем захирел. К счастью, Требоний не только являлся таковым, но и занимался проверкой сданных в архив протоколов коллегии, хранившихся под храмом Цереры на Авентинском холме. Там, в одном из самых красивых святилищ Рима, клуб и стал собираться. Но незаметно, с наступлением темноты, и очень редко, чтобы у домашних не появлялось желания узнать, куда это ходит по вечерам супруг, или сын, или зять.
Как и у большинства храмов, фасад изящного храма Цереры был скрыт колоннами со всех четырех сторон. Окон в нем не имелось, а вход плотно закупоривался двойными бронзовыми дверями. Когда они закрывались, внутри делалось совершенно темно. А еще это означало, что там никого нет. Целла храма была такой огромной, что двадцатифутовая статуя богини легко вписывалась в ее объем. В руках — снопы пшеницы-двузернянки, платье сплошь разрисовано цветами всех видов, от роз до фиалок и анютиных глазок. На золотых волосах венок из таких же цветов, у ног лежат рога изобилия с фруктами. Однако самая удивительная черта святилища — гигантская фреска, на которой похотливый Плутон, бог подземного царства, уносит Прозерпину, чтобы затем изнасиловать и увлечь в царство теней. А плачущая, растрепанная Церера одиноко мечется в сухих, обдуваемых зимними ветрами полях, тщетно ища свою дочь.
В этот раз члены клуба собрались поздно вечером через два дня после приказа Цезаря запечатлеть на бронзе тот факт, что он отказался от диадемы. Собравшиеся были крайне раздражены, некоторые тихо паниковали. Вглядываясь в их лица, Требоний с тревогой прикидывал, удастся ли ему удержать их от повального бегства по норам.
Первым заговорил Кассий:
— Меньше чем через месяц Цезарь уедет, а у нас до сих пор нет никаких свидетельств того, что хотя бы кто-то из вас серьезно относится к нашему делу. Одни только разговоры! А нам нужны действия!
— А тебе удалось поговорить с Марком Брутом? — язвительно спросил Стай Мурк. — На карту поставлено больше, чем какие-то действия, Кассий! Я уже давно должен быть в Сирии, и наш хозяин косится на меня, словно бы спрашивая, почему я еще тут! Мой друг Кимбр может сказать то же самое.
Резкость Кассия была прямым следствием его неудачного подъезда к Бруту. Страсть к Порции и непрекращавшаяся война между Порцией и Сервилией съедала у Брута практически все время. Страдала даже коммерция, где уж тут думать о чем-либо другом!
— Дайте мне еще один рыночный интервал, — резко сказал он. — Если не выйдет, забудем о Бруте. Но меня волнует не это. Убить Цезаря недостаточно. Нам нужно убить Антония и Долабеллу. И еще Кальвина.
—
Марк Рубрий Руга был «пустым местом» в роду, давшем Риму губернатора Македонии, не поладившего с молодым Катоном. У него не было ни морали, ни этики, ни принципов.
— Зачем нам все это? — спросил он. — Почему мы не можем где-нибудь подстеречь Цезаря, убить его и никому о том не сказать?
Тишина окутала всех, словно плотное одеяло. Наконец Требоний подал голос:
— Мы достойные люди, Марк Рубрий, вот почему. А есть ли честь в простом убийстве? Сделать это и не признаться? Нет! Никогда!
Вопли согласия, вырвавшиеся из каждой глотки, заставили Рубрия Ругу сжаться и отодвинуться в темноту.
— Я думаю, Кассий прав, — сказал Децим Брут, с презрением взглянув на Рубрия Ругу. — Антоний и Долабелла будут потом охотиться за нами. Они слишком привязаны к Цезарю.
— Хватит, Децим, как ты можешь говорить такое об Антонии? Он ведь немилосердно долбит Цезаря, — возразил Требоний.
— У него свои цели, Гай, не наши. Не забывай, он поклялся Фульвии своим предком Геркулесом, что никогда не тронет Цезаря, — заметил Децим. — И это делает его вдвойне опасным. Если мы убьем Цезаря и оставим Антония живым, он будет считать, что вскоре наступит его черед.
— Децим прав, — решительно сказал Кассий.
Требоний вздохнул.
— Идите по домам. Все. Мы соберемся здесь вновь через рыночный интервал. В надежде, Кассий, что ты приведешь с собой Брута. Сосредоточься на этом, а не на кровопролитии, в результате которого никто из нас не удержится на курульных постах, а Рим будет ввергнут в хаос.
Поскольку ключ был у Требония, он дождался, пока все уйдут — кто группами, кто поодиночке. Задул все лампы, последнюю взял в руку. План обречен, думал он, ничего не получится. Они сидят, прислушиваясь, вскакивая при малейшем шуме, не предлагают ничего дельного, что стоило бы послушать. Овцы. Бе-е-е, бе-е-е, бе-е-е. Даже такие, как Кимбр, Аквила, Гальба, Базил. Овцы. Как могут двадцать две овцы убить льва?
На следующее утро Кассий пошел в дом Брута, который был рядом, за углом. Он сразу прошел в кабинет, запер дверь и встал, глядя на недоумевающего Брута.
— Сядь, шурин, — сказал он.
Брут сел.
— В чем дело, Гай? У тебя такой странный вид.
— Вполне понятно, если учесть, в каком положении находится Рим! Брут, когда ты поймешь, что Цезарь уже и вправду является царем Рима?
Округлые плечи опустились. Брут посмотрел на руки и вздохнул.