Палачи и жертвы
Шрифт:
– ...Да, печально. И что же?
– Мораль рассказа такова, что умейте в жизни не упускать из виду ничего. И любоваться красивой панорамой, и охотиться, и не болеть.
– Однако ж толково сказано, пан Еже. Мои аплодисменты (тихо зааплодировал).
– Какое счастье, когда тебя понимают.
– Вы это серьезно? Н-да, но хуже всего, когда тебя понимают до конца.
– Не знаю, не знаю. Если вы не можете жить, то займитесь чем - то другим.
– Зачем, я еще поживу на этом свете. Ведь жизнь, пан Еже, это рай для грешников. А грешны мы все, и даже вы.
– Вы за кого меня, дурака, принимаете (улыбаясь)?
– Это ты в России научился
– Может быть.
– Тебе случайно череп не жмет?
– Если бы вы знали, как отвратительно в России по утрам. Я имею в виду похмелье.
– Товарищ, а вы на дне, даже в бездне. И куда вы катитесь, а?
– Даже не знаю, пан Герек. Мутно там.
– Хотя да, дна нет. Просто глубже уже вас не пускают, и не пустят.
– Хм...Это как сказать! Вы знаете, сколько яблок промахнулось, упав не на ту голову.
Эта последняя фраза задела Герека. Он демонстративно, с улыбкой на устах плюнул в бокал Еже и заставил его выпить это. "Пей!, приказал Герек. Тот выпил, потом его передернуло, а еще через секунду этот мерзкий бородач обеими руками схватился за край стола, чтобы не упасть, и вырвал, "блеванул" на голову и пиджак Герека все съеденное и выпитое доселе. Он вспыхнул, накалился как провод. Телохранители Герека не успели предотвратить это отвратное зрелище. Герек оказался в блевотине, он не понял, что произошло. Он сидел в страшном мерзком состоянии и представил себя на месте унитаза. Все разом смолкли, разговоры прекратились. Вся его голова, светло коричневый костюм, галстук утопали в гадкой слизи, желудочной грязи. Ну и видок у него! Гереку стало плохо, у него заболело сердце. Это как же бывает? Не успел он выйти на улицу в виде обычного такого пана, как его ругают, отчитывают, блюют, вырывают на него. Это что же такое получается? Это же полная беззащитность! Он сидел в страшном виде. Даже сотрудники охраны испугались, не решались что-то делать. Они топтались около его стола, брезгая подойти к нему. У них хватило смекалки только увезти, вывести этого бородача из ресторана. Того бородача больше никто не видел. Его звали Еже Машталер, его видели много лет спустя в варшавской психушке. Так говорили, но это неважно. Герек осторожно, очень осторожно, как в замедленном кадре, повернулся в сторону своей охраны, неподвижными губами произнес очень тихо:
– В баню хочу.
Как он доехал до бани, неизвестно. Кажется он сам затруднился бы ответить на этот вопрос. Одно ясно, что получасовая дорога в баню показалась Гереку вечностью. В бане он часа три, если не больше мылился и принимал горячий, даже кипящий, душ.
На следующий день, в понедельник, Эдвард Герек был злой. Сидя у себя в кабинете рассматривал официальные бумаги, и тут же издал указ об аресте одного местного писателя по фамилии Дубовски. Писатель был родом из Кракова, писал антисоциалистические и антиправительственные романы. Указом Герека его засадили в тюрьму на 4 года.
''Вот так им, сволочам. А то совсем уже я раскис. Не успел выйти на улицу, как на меня наезжают, вырывают. Хватит, все!'' Далее он издал указ о повышении цен на продукты, сказав, что "у меня все по желудкам рассчитано и забронировано, все, до последнего рта''. Польский народ попал под горячую руку Герека. ''Как бы внедрить в сознание людей мысль о восьмичасовом рабочем времени?''. В дальнейшем это привело к массовым протестам. Режим Герека зверел на глазах. Эдвард Герек боялся возможного разноса, нагоняя из Москвы, которого в этом случае трудно миновать.
А ночью ему опять снился сон. Точнее сказать, это было продолжение сна, которое он видел накануне. Ему опять приснилась мать. Лицо у нее было красивое, белое. Мать сказала Гереку:
"Эдвард, возлюби ближнего своего. Пусть даже он будет грязный оборванец. Он тоже божий посланник, как и все мы. Поэтому, не брезгай их, подари им свою душу, хотя бы свое внимание. Почаще беседуй, дискуссируй с Богом. Это помогает''.
Эдвард Герек проснулся утром в бодром настроении. Ему было хорошо. Он сделал зарядку, выпил яблочный сок, а потом поехал к себе в резиденцию. В тот день он подписал указы на аресты трех польских диссидентов, которые писали антисоветские стихи. Потом он еще раз повысил цены на продукты. Весь этот произвол со стороны Герека привел к тому, что в 1980-м году его отстранили от поста главы Польши.
И почти в тот же период ему опять приснилась мать, где она вновь посоветовала: "люби всех, даже бездомного оборванца. Хотя бы сейчас послушайся''.
И Герек послушался, вроде бы. Переехав в Катовице, он полностью отошел от политической деятельности и начал писать мемуары. Причем писал он постоянно, даже когда чувствовал свой конец, так сказать, писал наперегонки со смертью. Время-это деньги, скопленные на последний час. Эдвард Герек выращивал розы и писал книги. Он написал - таки свою лебединую песню, пусть даже осталось найти ее достойного исполнителя. Эдвард Герек наверстал упущенное, он был человеком начитанным. Читал много и многое, ему есть что перенять. Кто-то хорошо сказал, что любой урод в жизни обязательно найдет своего единомышленника, так же и в литературе: любая книга в конце концов найдет своего читателя. Следы многих в литературе даже собака не берет.
Умер Герек от силикоза (по официальной версии) в 2001-м году. И вот что случилось в конце его жизни. За пару дней до кончины Герек сидел на веранде под осиной и читал Конфуция. В этот момент в калитку постучались. Садовник стоял вдалеке, потому Герек, изможденный и уставший, сам направился узнать кто этот посетитель. Открыв калитку, Герек увидел перед собой нищего, он просил денег. Герек полез в карман достать мелочь, как вдруг нищий ему сказал, ''это вы?', на что Герек удивленно ответил, ''да, а что''. И!!! Все! Внимание! Герек узнал его. Это же Еже Машталер, тот самый, с бородой, который много лет назад на него блеванул. Оба остановились и молча смотрели друг другу в глаза. Молчание прервал Герек:
– Ну, привет, пан Еже. Узнали вы меня?
Еже Машталер окаменел от удивления. Господи Иисусе! У Герека был бледный вид. Они говорили у калитки, прямо у дороги.
– Да, узнал, пан Эдвард. Но я вижу, вы скоро умрете. Вы задержались в этом мире. Вам пора.
– Да, может быть. Но я красиво жил! Я видел трон, видел все, видел жизнь! А ты.... Ты червяк!
– Пан Герек, мне жаль вас. Мне искренне вас жаль. Я вам скажу одно: какая жизнь? Какой трон? Зачем мне трон? Мне и с сумой своей не плохо.
– Э! Что ты понимаешь? Как я в последний раз хотел бы еще раз сесть на трон, Еже! Если бы ты знал! Как там хорошо!
– Это ваши проблемы. Мне пора, я пошел. Прощайте.
– Еже, куда вы? Нам надо держаться труп за трупа.
Еже Машталер уходил, отдалялся от дачи Герека.
'' Может, он прав, этот Герек", подумал про себя Еже Машталер. ''Может, на самом деле там, наверху хорошо, а?'' ''Может попробовать тоже подняться, а если не понравится, то и вернуться. Как говорится, как зашли, так и вышли''.