Паладин душ
Шрифт:
«Думаю, теперь он все же один».
Сзади донесся странный вязкий звук. Она оглянулась и увидела, что ее помощники изо всех сил прижимают тряпки и повязки к животам Иллвина и Каттилары. Это арбалетный выстрел. Интересно, Эрис вынул стрелу и бросил ее в изумленных противников или оставил ее на месте, словно эмблему. Для любого другого в любое другое время удар был бы смертельным.
«Скоро этих ударов станет больше. Клянусь богами, ди Льютес знает, как умереть трижды, и даже три раза трижды, если нужно».
Она упала на колени рядом с парапетом, цепляясь пальцами за камень.
Ей
«В парадном дворе я передала благословение тебе. Но теперь ты вернул это благословение мне. Мы обменялись спасением. Пятеро богов следят за нашими деяниями в этот предрассветный час.
Вы, пятеро, должны внушать нам благоговейный страх. Но, мне кажется, и мы должны внушать благоговейный страх вам».
– Семь, – прошептала она вслух.
Но потом что-то пошло не так. Задержка, а затем отступление. Много, слишком много искорок душ металось вокруг него.
«Теперь он окружен, путь к бегству отрезан. Десятки врагов, что бежали прочь, возвращаются; воодушевленные собственным количеством, они набрались смелости сразить его.
В кругу врагов твой Отец приготовил для тебя пир, за тем столом, который он накрыл для тебя так давно. Все перед тобой…»
Еще один вязкий звук и еще. Сзади раздался резкий голос Лисс:
– Леди, слишком много ран! Вы должны остановить это!
Ди Кэйбон напряженно прогрохотал:
– Рейна, помните, вы обещали лорду Эрису, что Каттилара будет жить!
«А некий толстый бог обещал жизнь Иллвина мне, если я не подведу Его. Если мы оба останемся в живых. Данный богом любовник, упрямый и наглый, как облезлый бродячий кот, сумевший втереться мне в доверие. Только если я буду продолжать его кормить».
Она посмотрела через плечо. Тело Иллвина подпрыгнуло вверх, подброшенное мощным ударом, пришедшимся Эрису в спину, и Горам с безумным выражением лица перевернул хозяина на живот, чтобы осмотреть алую дыру. Белая кисть Каттилары отделилась от руки, и Лисс бросилась останавливать фонтан крови.
«Время пришло. О да, время пришло».
Иста схватила поток белого пламени, несущийся у нее мимо плеча. Струя оборвалась. Белые брызги посыпались в разные стороны из ее сжатого кулака. Фиолетовый канал распался. Белый огонь, постоянный спутник ее внутреннего зрения в последние дни, иссяк.
Неуверенная тишина, а затем в тени рощи раздался нелепый, истеричный вопль триумфа, несущийся из полусотни джоконских глоток.
Ледяная плотина взорвалась. Стена воды ринулась вверх, достигла верхней точки и рухнула вниз, размывая берега, разнося границы души все шире и шире, вымывая накопившиеся за всю жизнь камни, булыжники, комки сгнившего мусора. Все это, кипя и рыча, изливалось вовне. Иста широко раскинула руки, открыла рот, отправляя прошлое в небытие.
Серая нить, практически исчезнувшая из виду в ярких вспышках, уплотнилась и достигла размеров туго натянутого каната. Этот канат стал двигаться сквозь ее новую, расширенную, душу, все быстрее и быстрее, до тех пор, пока не начал словно бы дымиться от трения, как перегруженная плетеная веревка, которая вот-вот загорится. В какую-то секунду удивленная, бьющаяся в агонии и пребывающая в экстазе душа Эриса прошла сквозь нее.
«Да. Все мы, каждое живое существо – врата между двумя царствами: царством материи, которое дарует нам рождение, и царством духа, где мы рождаемся в смерти. Эрис упустил свои врата, навеки потерял дорогу к ним. И мне было дано ненадолго уступить ему свои. Но такой великой душе врата нужны просторные: так выбей мои створки, сломай мои стены, проложи широкий путь и беспрепятственно войди, я позволяю тебе. И прощай».
– Да, – прошептала Иста. – Да.
Он не оглянулся. Представляя, что он увидел, переступив порог, Иста совсем не удивилась.
«Все, окончено, сир. Надеюсь, вы сочтете, что я выполнила свое задание хорошо».
Она не слышала голоса, не видела светящегося силуэта. Но ей показалось, будто бы кто-то ласково коснулся ее лба там, где болело и ныло уже столько часов подряд, будто бы голову стягивал плотный железный обруч, – и боль ушла. Конец боли был словно утреннее пение птицы.
Это действительно утреннее птичье пение, смутно сообразила она, здесь, в милом сердцу царстве материи, из кустов у подножия замка доносилась веселая, беззаботная трель. Серые перья облаков на фоне меркнущих звезд только начали окрашиваться огненно-розовым цветом, разливающимся от востока к западу. Тонкая нить лимонно-желтого цвета очертила горизонт на востоке.
Иллвин застонал. Иста обернулась и увидела, что он сидит, опираясь на ди Кэйбона, и срывает пропитанные кровью повязки со своего нетронутого ранами тела. Его губы в смятении раскрылись, когда он увидел следы произошедшего, которые становились краснее по мере того, как краски дня возвращались в мир.
– Пятеро богов. – Он сглотнул поднимающийся ком. – В конце явно было плохо. Не так ли.
Это был не вопрос.
– Да, – ответила Иста. – Но теперь он ушел. Он вне опасности.
Внизу, в роще, охваченные ужасом джоконцы, она знала это каким-то непостижимым образом, разрубали тело Эриса на куски, разрывали его на части, боясь, что он еще может вновь собраться и напасть на них. Но нет необходимости сообщать сейчас об этом Иллвину.
Рядом, сжавшись в комочек, лежала Каттилара. Она тихо-тихо всхлипывала, едва дыша, и так крепко прижимала к себе губку, которой ей затыкали рану на животе, что между ее пальцев струилась кровь. Швея неуклюже и бесполезно гладила ее по плечу.
Мир вокруг Исты потемнел, как будто заря, испуганная представшей перед ней картиной, снова спряталась за линией горизонта. Проникший к ней в голову, словно обычный путник, Голос, уже такой знакомый, ироничный и безграничный, произнес:
Мое слово. Как тут просторно стало, а?
– А ты что здесь делаешь? Я думала, это поле боя теперь принадлежит твоему Отчиму.
Ты пригласила меня. Давай, давай, не отпирайся: я слышал, как ты шептала там, в углу.
Иста не была уверена, что у нее остались на это эмоции. Ярости по крайней мере точно не осталось. Эта свободная тишина может быть как результатом покоя, так и следствием потрясения. Но Бастард – бог, к которому следует относиться с особой осторожностью.
– А почему ты не появишься передо мной?