Палата № 69

Рожева 100

Реакция у слушателя отсутствовала. Артамонов даже поднёс пальцы к писательскому носу, проверить, дышит ли. Результат позволил продолжить:

– А бывали и трогательные до слёз рассказы. Про адаптов – жителей огромной планеты, на которой человека просто раздавливало притяжением, и вне своего шатла человек не мог пройти более пяти километров, потом терял сознание и сосуды лопались. И вот однажды разбился шатл где- то в горах и ожидалась песчаная буря. И адапты не хотели рисковать и идти на спасение пилота. У них не было полового разделения, они были гермафродитами

и душой так же самодостаточны, и умом примитивны. Подумаешь, одним человеком меньше станет. Они друг к другу так же пофигистически относились. Вот и поржали над одним дуриком землянином, который пошёл за пятнадцать км от своей станции, в которой искусственно поддерживалось нормальное для землян притяжение, пешком за своим собратом, да ещё в песчаную бурю. И с великим удивлением и уважением они приветствовали его, вернувшегося с собратом на руках, истекающего кровью из лопнувших синяков, падающего через каждые два шага и поднимающегося вновь. Странные эти двое были, вроде как разные – тот, что спас собрата был выше ростом и шире в плечах, а тот, что на руках – худенький и с длинными волосами… Ёпти аж сейчас глаз мокрым становится! – Артамонов подтёр слезу краем писательской простыни. – Главное понял автослесарь золотые руки: фантасты двигают прогресс, и не только в техническом аспекте! – пафосно закончил он речь, сжав кулаком воздух, но, не расшевелив слушателя.

– Да… задача! – почесал затылок рассказчик. – А вот интересно, Зуль, есть узбекские фантасты? Существуют они вообще как явление?

– Да, да, – кивнула женщина. – Я много читала! Названия помню. У меня память хорошая. «Песни Дархана», «Оловджан-полководец», «Чудаки вокруг нас», ещё…

– Чудаки вокруг нас? Ахаха! – загоготал Артамонов. – Вообще я подозревал, что окружающий мир узбекам именно так представляется! Анекдот! Кстати, может нашему Владимиру Ильичу анекдоты рассказывать? Как думаешь, Зуль? Я их, честно говоря, не очень. Лучше они или хуже, но это ж всё придумано. А зачем придумывать, ежели сама жизнь чертовски интересная штука. Я без греха плагиата могу повторить за Высоцким Владимиром Семёновичем, что жизнь – лучшая в мире книга, где за каждой страницей чья-нибудь судьба. Знаешь, кто такой Высоцкий?

Зуля закивала.

– Это хорошо, – похвалил Санёк. – Так вот, он же писатель, Кривобоков наш, я имею в виду, ему понятно, что самое ценное это искренность. Даже если сюжет где-то поднатянут, чуток доработан фантазией, главное, как видит человек жизнь. Высоцкий видел жизнь честно и его песни – придуманные, но на основе настоящих фактов, от тех настоящих людей, с которыми он общался, потому так искренен его талант. Ведь человек, умеющий так доходчиво и верно доносить правду жизни до людей, сам по себе есть часть этой правды. Вроде вымысел, а не скажешь, что соврал. Я вот тоже, хоть рылом и не вышел в писатели, чувствую в себе что-то такое, купаюсь в живом мире людей и эмоций. Да и не мог бы я быть писателем, существовать в этом костюмно-галстучном гламуре, быть почётным членом чего-то там, раскланиваться с общепризнанными светилами,

которые, по сути, просто бездари. Да, они в отличие от меня пишут без грамматических, смысловых и речевых ошибок, имеют по три высших образования и статусы, подтвержденные киваниями таких же прохиндеев. И где истинные таланты не имеют голоса. Художники вообще чаще всего отрешённые от жизни люди. Один рисовальщик насмешил меня тем, что глядя на мои мышцы, задумчиво так сказал сестре: «Чем вы его кормите? Он же, наверное, в день килограмма три мяса съедает!» Как про большую собаку. Мне кажется, художник даже от вида обнажённой женщины не возбудится, будет любоваться на её формы высоко эстетичным образом. От их мира пахнет музейной пылью, веет космическим холодом. Если закрыть глаза в зале с дюжиной художников, то чётко ощутишь, что зал пуст. Вот в тренажерном зале наоборот, даже от пары спортсменов покажется, что их в пять раз больше!

Зуля одобрительно заулыбалась. Кривобоков тоже, казалось, слушал, затаив дыхание. Рассказчика понесло.

– Ох, я как-то картину наблюдал в тренажёрке, чуть не умер! Один чудик, тощий как кенийский бегун, никак не мог собрать себе гантелю три кг. Одну собрал, а другую не мог, блинчики по полтора кг не так уж часто валяются под рукой. У стенки огромный Кинг-Конг жал ногами кверху платформу на тренажере, ноги у него – девяносто см точно в объёме, веса полтонны – всё, что было на станке, не первый подход, еле жмёт уже, ноги фиолетовые, вены вылезли, галифе трясутся мелкой дрожью. А доходяга, наконец, узрел свой оладушек для гантели – как раз за этот тренажёр закатился. Видимо, он в математике силён был, потому что полез по кратчайшему пути. Непринужденно опёршись о трясущиеся ноги Кинг-Конга, нырнул меж них и стал тянуться за блинчиком, ещё и под носом успел шваркнуть пальцем. Блинчик далековато лежит, он сильнее опирается о трясущуюся в статике ногу, дальше тянется, не спешит – видимо, принял Кинг-Конга за какой-то механизм. Я замер, чувствуя, как ржач раздувает меня с дикой силой, какой там подход к чертям собачим, чую, сейчас разорвет легкие смехом. Кинг-Конг уже не то что побагровел, цвета побежалости пошли по лицу, потом распахнулся рот, выкатились наружу глаза, а потом одновременно с воплем: «На хер свали!» схватил ручищей дрища за штаны и с треском рвущейся ткани и лопающейся резинки выдернул его из «гильотины», которую уже еле сдерживал. Ладно, смех меня чуть не разорвал, я потом еще прорыдался, глядя, как дрищ одной рукой держит штаны, а другой блинчик, который достал-таки, рискуя жизнью – ай молодца! Больше я в ту качалку не ходил, к таким отягощениям смехом оказался не готов!

Зуля захихикала, мелко тряся ладошкой возле рта.

Артамонов, довольный тем, что рассмешил хоть одну несмеяну, проверил основного слушателя. Лицо писателя напоминало посмертную маску гения, не дотянувшего до известности.

– Веселимся? – влетел в палату доктор.

– Так точно! – подскочил Артамонов.

– А этот как? – Сергей Николаевич наклонился над больным.

Конец ознакомительного фрагмента.