Пальциг

— Барииииинн!!! Голос Ульянки, младшей дочери Алёшкиной няни, Серафимы плыл над узким пляжем речки Гжелки. Молодой барин, вихрастый и белобрысый десятилетний Алексей Григорьевич Корнеев, недовольно обернулся на её крик.

— Что ты орёшь, Ульянка, как оглашенная! Рассердился барчук.

— Распугала всю рыбу, кухаркина дочь… Напустился Алексей на Ульяну.

— Барин. Вас маменька к себе требует срочно.

Вот тебе — на. Вздохнув и покачав головой стал торопливо обувать

кожаные чикчиры- не босым же к матушке под светлые очи являться. Матушка хоть и из мелкопоместных дворян — воспитания строгого.

Критически осмотрев запыхавшегося от бега сына, мадам Корнеева осталось удовлетворённой его внешним видом.

— Причешись, Алексей и умойся. А потом иди в кабинет к дедушке. И возьми перо, бумагу и чернила.

Дедушка Алексея- отставной подполковник Пётр Алексеевич Корнеев — был худ, лыс и обладал мощным командирским басом.

— А, Алеша, пришёл наконец… прокаркал дед и сделал приглашающий жест рукой.

— Садись дворянин Корнеев. И готовься записывать…

— А что писать, дедушка?

— Как, что? Мемуары мои. Не ровен час, Богу душу отдам, а что вам, недорослям в наследство оставлю? Так раскладывай бумагу, чернила и позови Якова…

Яков старый и тоже абсолютно лысый лакей семьи Корнеевых, явился по зову Алёшки — через пару минут.

— Слушаю барин. Проскрипел Яков, поправляя ливрею.

— Плед принеси Яков. Зябко мне. И штоф с наливочкой. Вишнёвой.

— Слушаю. Яков поклонился, сверкнув гладким черепом, на солнце и церемонно поклонился.

— Дедушка, а доктор Берг, что намедни вас осматривал, говорил маменьке, что вам наливочку употреблять нельзя. Заметил Алёшка.

— А ну цыть, недоросль. Ты за мной, подполковником — кирасиром, будешь присматривать? Да мне все советы этих дохтуров прусских- по боку… Я — русский дворянин…

— Берг не пруссак, дедушка. Он из Голландии.

— Да по мне хоть из Ольденбурга. Немец — он немец и есть.

Тем временем неслышно появившийся Яков споро расставлял на небольшом столике пузатую бутылку домашней наливки, крошечную серебряную рюмку и тарелку со свежим паштетом по мадьярски. Затем быстро и бережно укутал ноги барина — толстым шерстяным пледом.

Корнеев старший лично налил рюмочку и ловко опрокинул её в рот, так же ловко он заглотал ложку нежнейшего паштета. Крякнул и позволил Якову быстрым движением шелкового платка, протереть ему губы и лихие, закрученные вверх, седые усы.

Ещё раз крякнув, дедушка жестом отправил лакея восвояси и вздернув вверх голову — сказал.

— Пиши, отрок Алексей, пиши…

«Сей рассказ, записан со слов меня, отставного подполковника, Корнеева Петра Алексеевича. Июня — первого дня, одна тысяча восемьсот десятого года»

— Написал?

— Да…

— Вот и славно. Продолжим. А ты, Яков- ступай, не мешай обучению.

— Я тогда, в годы войны Семилетней известной так же как Фридрихова война — трубачом служил в Киевском кирасирском полку, генерала Томаса Демику. По приказу покойной ныне императрицы, наша славная армия под командованием генерал-фельдмаршала, Салтыкова Петра Семёновича двигалась на соединение с цесарцами…австрийцами то бишь. Полководец сей, Салтыков, к сожалению сейчас мало известен, но в своё время имя его, гремело по всей Европе, почище нынешнего Буонапарте. А каких он орлов воспитал!? Румянцев, Суворов — все из его когорты вышли.

Так вот, вел наше войско славное, Петр Семёнович на Одер. Переправится, соединится с австрияками и одним ударом, раздавить этого задиру, Фридриха Великого. Но пруссаки не дремали. Лазутчики их, да разъезды гусарские, продвижение наше — засекли. Вызвал тогда король прусский, Фридрих, к себе генерала фон Виделя. Молод был фон Видель, храбр, настоящая сорвиголова. И говорит генералу Виделю — король.

— Русских, остановить немедля. Не допустить соединения с австрийцами. Любой ценой. Где увидишь русских, мой верный Видель — так налетай на них, подобно коршуну и бей без пощады. Получишь под командование отдельный корпус и все войска в районе переправ через Одер.

Горяч был фон Видель, да не умён — как часто бывает. Фельдмаршал же Салтыков наш, стар, да опытен, как лис седой. Пока Видель, свои полки да батальоны с эскадронами вдоль всего Одера разбросанные, в один кулак собирал, да траншеи с ретрашаментами(1) копал — старик наш, Петр Семёнович — в обход двинулся. Зачем немца в медный лоб бить, если за бока схватить можно?

— Устал писать? Осведомился дед, глядя на высунутый от усердия и напряжения, кончик розового Алёшкиного языка.

— Да дедушка, устал…

— А ты терпи. Представь, Алексей, что депешу срочную пишешь. В штаб, для князя Багратиона. Он ждать не будет, как и французы, язвить их в душу…

Напоминание о славном князе Багратионе и ненавистных французах, убивших под Аустерлицем, его, Алёшкиного отца, офицера-артиллериста, заставили Корнеева младшего снова вцепится в перо. Словно это не писчая принадлежность, а сабля или драгунский карабин.

— Днём, 22 июля 1759 года, после обеда, фельдмаршал Салтыков приказал играть «Марш!». Продолжил дедушка, неожиданно встав с кресла качалки, отбросив плед и проследовал к окну, опираясь на сучковатую палку, стоявшую, обычно у камина.

— После марша, остановились на ночном бивуаке. Утром смотрим, батюшки святы, прусскаков то мы, с фланга обошли. Они сбоку от нас, а мы, всей армией им в тыл нацелились. Вот немцы тогда забегали. Как тараканы, ей Богу. Пока фон Видель, нас с фронта ждал, мы ему сзади штыком погрозили. Говорил же, что Петр Семёнович — хитрее лиса. На войне- хитрость важна особенно.

Едва мы развернули позиции у Пальцига, как немцы атаковали наш авангард, гусарским полком Малаховского. Местность- была ручьями пересечена, и множество гусар из седёл вылетели, не доскакав до наших, казачьих аванпостов. Затем, мы конную батарею вперёд выдвинули и как картечью дали…