Пальмы в снегу
Шрифт:
— По воле случая мои родные приехали работать именно в Сампаку, а не на одну из других плантаций — таких как Тимбабе, Бомбе, Бахо, Тульпапла или Сипопо. За тысячи километров отсюда все эти названия звучали волшебной музыкой, будившие в душе образы далеких стран в дни моего детства. Сегодня нет дождя, и я могу ее осмотреть; у меня такое чувство, будто в конце пути меня ждет волшебный замок детских грез.
— Уж не знаю, что ты надеешься здесь найти, Кларенс, но боюсь, что в данном случае реальность окажется... скудной и убогой... если не сказать хуже.
— Видишь эти пальмы? — Кларенс указала
Словно наяву, она увидела генеалогическое древо в своем доме и ощутила все такое же сильнейшее волнение, как в тот день, когда обнаружила среди старых писем таинственный клочок бумаги и решила позвонить Хулии.
— Я расскажу, — решила она теперь. — Когда-нибудь я расскажу им все, что знаю.
«А о чем догадываешься, но точно не знаешь — тоже расскажешь?» — мимолетно подумала она, осознав, что почти забыла о своем предполагаемом брате.
Инико снова завел машину, и они въехали на плантацию, где в этот день кипела жизнь: мужчины в спортивных брюках и футболках толкали тачки, пикапы поднимали тучи пыли, трактор вез дрова; вот прошла женщина с корзиной на голове, вот с грохотом покатился брошенный кем-то бидон.
Машина въехала во двор. Справа стояли два белых строения под красными крышами — то ли флигели, то ли склады. Слева возвышалось еще одно здание, украшенное крыльцом с белыми колоннами — главное. Рядом с ним — маленькое здание архива. Повсюду громоздились кучи наколотых дров и хвороста. Тут и там медленно бродили полуголые мужчины.
Кларенс снова ощутила все то же волнение, пусть даже удивление первого дня теперь исчезло.
Они припарковались возле крыльца рядом с несколькими другими джипами, и Инико повел ее к ближайшим посадкам какао. Кларенс увидела, как рабочие снимают плоды какао при помощи длинных шестов, на конце которых было закреплено металлическое лезвие в виде плоского крюка; оно помогало отличать на ощупь зрелые плоды от зеленых и снимать с деревьев первые, не трогая вторых.
— Смотри, Инико! — воскликнула она. — Мой дядя привез с Фернандо-По две вещи: вот такой крюк и еще мачете, которым до сих пор обрезает самые крепкие ветки в саду и режет мелкий хворост.
Деревья какао показались ей не такими высокими, как представлялось. Между рядами бродили мужчины с корзинами за спиной, подбирая с земли оранжевые плоды какао, накалывая их на мачете и стряхивая в корзину. Мужчины были в высоких резиновых сапогах: повсюду буйствовала трава и кустарник, где вполне могли таиться змеи. Другие перевозили какао на тачках и сваливали их в кучу, вокруг которой суетились шесть или семь человек, взрезая плоды. Держа плод в одной руке, они умело разрубали его двумя-тремя ударами мачете, а затем извлекали зерна вместе с мякотью.
Почти все были очень молоды. Одежда их была грязной. Наверное, они проводили здесь долгие часы, вскрывая плоды мачете и болтая между собой.
У Кларенс
«Какао привозили в сушильни уже в четыре-пять часов утра, и я ни разу не проспал за все годы, что провел там».
Она расскажет отцу и дяде, что какао по-прежнему производится, и что их здесь помнят. Рабочие-сушильщики, хоть уже состарились и выжили из ума, были еще живы. Время, казалось, остановилось в этом месте: те же машины, та же система сушки на крышах, те же дровяные печи. Все делалось по той же технологии и с помощью той же техники, как и в начале двадцатого века. Не было, правда, тех пятисот рабочих, не было той чистоты и порядка, что так хвалили Килиан и Хакобо, но сушильни работали. Плантация жила и хотела жить.
Их уже не было здесь; не было и других — таких, как они; но какао оставалось.
Инико чрезвычайно удивил ее интерес к тому, что для него самого было не более чем тяжелой работой. Он показал ей каждый уголок главного двора и ближайшие посадки, подробно объясняя каждую деталь процесса. Спустя несколько часов они прошли по маленькому мостику без перил и направились обратно к машине. Подойдя к крыльцу с белыми колоннами, достали из багажника свои рюкзаки и уселись на ступеньках старого дома, где жили служащие. Кларенс вспотела и чувствовала себя вконец измученной, но была совершенно счастлива.
К ним подошел какой-то старик шестидесяти с лишним лет и остановился в нескольких шагах. Инико узнал старика, подошел к нему и о чем-то заговорил. Старик, показавшийся ей странно знакомым, не сводил с нее глаз.
И тут она его узнала. Это был тот самый сумасшедший, что суетливо бегал за ней в ее первый день в Сампаке. Она удивилась, видя его таким спокойным, и что Инико говорит о нем с таким уважением. Сгорая от любопытства, она попыталась прислушаться к разговору, но не поняла ни слова, поскольку говорили они на языке буби.
Она навострила уши, услышав знакомые имена: Кларенс, Пасолобино... Килиан!
— Кларенс! — крикнул Инико и замахал рукой, подзывая ее к ним. — Ты не поверишь!
Ее сердце учащенно забилось.
— Позволь представить тебе Симона, старейшего сотрудника плантации. Он служит здесь уже более пятидесяти лет. Он уже не может работать, но ему позволено посещать плантацию, когда он захочет, собирать хворост и наставлять неопытных юнцов.
Симон смотрел на нее со смесью удивления и недоверия. У него было странное лицо. Его лоб и щеки пересекали длинные тонкие шрамы. Должно быть, это был один из немногих старожилов, оставшихся на плантации, поскольку он был первым, кого она здесь увидела, слегка напугавшись. Теперь же, рядом с Инико, она ничего не боялась.
Симон решил обратиться к ней напрямую, но заговорил на языке буби. Инико наклонился и прошептал ей на ухо:
— Он знает испанский с детства, но однажды поклялся, что больше не скажет на нем ни единого слова, и сдержал клятву. Но ты не волнуйся, я все тебе переведу.
«Еще один человек слова», — подумала она, вспомнив об отказе Бисилы возвращаться в Сампаку.
Инико встал рядом с Симоном и начал переводить первые его фразы; голос старика звучал твердо, с сильным африканским акцентом.