Пальмы в снегу

Габас Лус

— Симон? — удивился Лаха. — Я слышал это имя, но с ним не знаком. По правде говоря, я не слишком хорошо знаю Сампаку. В детстве я бывал там вместе с дедушкой, а потом наезжал пару раз вместе с Инико. Я же тебе говорил, что первые мои воспоминания были о школе — здесь, в городе.

— А я думала, ты там родился...

— Нет, — ответил он. — Я родился в Биссаппоо. Мама как раз поднялась в деревню, чтобы провести несколько дней с родными — там я и появился на свет раньше срока.

Кларенс застыла. Она ведь была уверена, что оба брата родились в Сампаке.

—

Ну... — замялась она.

Лаха снова прищурился.

— Мне кажется, ты разочарована...

— Да нет. Я столько узнала об этом месте, что даже представить не могла. Но мне бы хотелось узнать о жизни Сампаки в те времена, когда там жил мой отец. По-видимому, единственный человек, который еще помнит моих родных — это Симон. А твоя мама, — добавила она с легким упреком, — почему-то не любит вспоминать о тамошней жизни.

— Я не знаю, почему она не любит говорить о Сампаке, Кларенс, — сказал Лаха, — но уверен, что, если бы она помнила твоего отца, она бы тебе об этом сказала.

Кларенс покачала головой. Она посмотрела слишком много фильмов. Возможно, между ее семьей и Бисилой действительно существовали какие-то неофициальные отношения. И в любом случае, если во всем этом есть доля правды, единственный способ продвинуться вперед, не мучая расспросами отца — позволить Лахе навестить ее в Испании. На Биоко она уже вряд ли что-то сможет узнать.

— Еще по пиву? — предложил Лаха, вставая.

— Да, пожалуй.

«Самое скверное во всех этих прощаниях, — думала она, — это то, что, еще не успев уехать, начинаешь скучать даже по таким пустякам, как это несчастное пиво».

В этот момент появился Инико и сел рядом с ней. В руке он держал пластиковый пакет.

— Прости, что опоздал, — сказал он, подмигнув. — Никак не мог. Вот, возьми. — Он протянул пакет. — Мама просила тебе передать.

Кларенс открыла пакет и извлекла оттуда круглую шляпу из ткани и пробки.

— Пробковый шлем? — спросила она, удивленно разглядывая сей предмет.

Шлем казался довольно поношенным, и у него была сломана внешняя кромка.

— Она сказала, что он должен тебе понравиться, — пояснил Инико, — ведь когда-то он принадлежал человеку, похожему на тебя. — Он поднял руки. — Только не спрашивай, я тоже ничего не понял. Да, и еще она несколько раз повторила, что передает тебе свои наилучшие пожелания, чтобы, где бы ты ни была, везде нашелся бы человек, который бы их для тебя исполнил.

— Это какая-то особая формула прощания у буби или что-то еще? — спросила Кларенс.

— Не уверен, — признался он. — Во многом мама остается для меня загадкой.

Кларенс задумчиво рассматривала пробковый шлем. Вскоре вернулся Лаха с двумя бутылками пива.

— Не хочешь пива? — спросила Кларенс.

— Мне пора. Завтра рано вставать. — Она уловила фальшь в его голосе и молча поблагодарила за понимание. Лаха знал, что сейчас, в последний вечер, Инико и Кларенс не нужна компания.

Кларенс поднялась, чтобы крепко обнять его на прощание, и ее глаза снова наполнились слезами, когда Фернандо Лаха удалялся по широкому дощатому причалу старого порта Малабо, где десятки лет назад

грузили на корабли мешки с какао, которые развозили по всему свету.

Самолет приземлился в Мадриде точно в назначенный час. Такси доставило ее на вокзал, где она села на поезд. Три часа спустя Кларенс прибыла в Сарагосу, ошеломленная столь быстрой переменой обстановки, которая за последние месяцы стала еще более резкой, благодаря междугороднему поезду-экспрессу. Она устала, но уже через пару часов вполне могла добраться до своей деревни. Однако от этой идеи она отказалась. Ей нужно было время, чтобы прийти в себя.

Постели в отеле в Малабо, которую она еще прошлой ночью делила с Инико, всего через день суждено было превратиться в ее одинокую постель в Пасолобино. Она не могла так быстро смириться с этой переменой. Не могла так быстро перенестись из объятий Инико и роскошных пейзажей острова в суровые горы родной долины. На миг она позавидовала тем, кто долго плыл на корабле в начале минувшего века. Долгие дни, проведенные в море, помогали душе перестроиться, возможно, даже забыть о прошлом и подготовиться к следующему жизненному этапу.

Она решила провести ночь в Сарагосе. Ей необходимо было побыть одной, хотя бы несколько часов. Возможно, утром она все увидит совсем в другом свете?

Она упала на кровать в своем номере и закрыла глаза, совершенно измученная долгой дорогой, приняв душ и смыв с кожи липкий пот, сопровождавший ее все последние недели, но так и не смогла заснуть. Инико не желал ее отпускать, хотел быть рядом, на ней, под ней...

Почему ее потянуло к нему, а не к Лахе? Разве не проще было бы завязать отношения с человеком, чей образ жизни так похож на ее собственный? К тому же, объективно Лаха был привлекательнее брата и гораздо моложе. Он умен и образован, прекрасный собеседник. Он привык путешествовать и общаться с разными людьми...

Так нет же, угораздило ее влюбиться в Инико!

Она криво усмехнулась. Духи, чьей властью пронизан каждый сантиметр этого острова, явно не ищут легких путей! Или, возможно, на самом деле все намного проще, и случай лишь позаботился о том, чтобы соединить воедино две разлученные половинки одной души? Ведь между ней и Инико возникла настоящая духовная близость, полное взаимопонимание, и хотя он никогда не сможет жить в каком-либо другом месте, кроме своего Биоко, а она никогда не сможет жить вдали от Пасолобино, безумное счастье последних дней останется с ними до конца жизни.

Глаза ее наполнились слезами. Это знание наполнило ее сердце глубокой печалью, потому что цепи, которыми каждый приковал себя к своему миру, не под силу разбить ни любви, ни страсти.

Быть может, если бы они с Инико были моложе, то во время прощания в аэропорту молча упали бы в объятия друг друга, прекрасные в своем драматизме. И возможно, если бы им пришлось расстаться по не зависящим от них обстоятельствам, боль разлуки терзала бы их всю оставшуюся жизнь. Однако любовь их была осознанной, страсть — обоюдной, и разлука стала совершенно иной драмой — более жестокой, более безысходной — если это было вообще возможно.