Пальмы в снегу
Шрифт:
Хосе бросил на Симона суровый взгляд. Он не сомневался, что юноша доверяет Килиану и именно поэтому говорит столь откровенно, но в то же время, он буби, стремящийся к полной независимости острова и отделению от континентальной части, а потому никогда не упускал случая покритиковать белых колонизаторов. Хосе вполне разделял его идеи, но при этом не хотел оскорбить Килиана.
До Килиана и раньше доходили слухи, будто буби собираются провозгласить губернатора абба, или вождем духов. Эта идея казалась ему смешной, поскольку, насколько он знал культуру и обычаи буби, титул «абба» носил главный жрец региона Мока, священная власть
— Ещё чуть-чуть, и удостоят, — заявил Симон.
Он спрыгнул к ним вниз. Лицо его покраснело от жара и гнева. Взяв метлу, он принялся яростно подметать скорлупу, упавшую с ленты транспортёра.
— Ты же знаешь, я бывал вместе с отцом на разных встречах с вождями других деревень и белыми людьми, — напомнил он. Перестав быть боем Килиана, Симон перестал обращаться к нему на «вы». — И ты знаешь, людям не нравится, когда им хамят, так что они решили посоветоваться с духами предков.
— И что же им сказали духи? — шутливо спросил Килиан, отвернувшись, чтобы не видеть, как краснеет от гнева покрытое шрамами лицо в ответ на его улыбку.
И тут увидел Бисилу.
На ней была белая юбка и такая же блузка с рукавами-фонариками выше локтя, которые подчёркивали ее кожу цвета тёмной карамели. Обычно она носила распущенные волосы, которые курчавились пышной короткой гривой, но сейчас заплела их в тонкие косички, которые ещё больше оттеняли ее тонкие черты и огромные глаза. При виде исключительной красоты этой женщины его охватила дрожь.
Он не мог отвести от неё глаз. Оба молчали, чтобы не возбуждать подозрений. Это было трудно, но они изо всех сил старались не показывать на людях, что их связывают какие-то особые отношения.
Бисила поднесла палец к губам, призывая Килиана к молчанию, а Симон между тем продолжал звонким и чистым голосом:
— Духи не настолько глупы — я, во всяком случае, в это не верю. Они говорят устами разных людей, давая нам понять, что это скорее желание заставить испанцев работать на нас, чем дань уважения. Кое-кто считает, будто бы мы, буби, хотим продать остров Испании. Другие советуют сдать остров в аренду на сорок лет и продолжать жить с вами бок о бок, пока вы заботитесь о нас. Третьи вспоминают, что далеко не всегда вы нас так любили, привода в пример кровавую бойню в 1910 году, когда было жестоко подавлено восстание буби, — он замолчал, чтобы перевести дух. — А кое-кто даже вас защищает, утверждая, что испанцы — хорошие люди, что вы здесь не для того, чтобы выжимать из нас соки, а чтобы работать, и способствуете нашему процветанию.
— Я сам слышал, как один испанец раскритиковал этот обычай и обозвал нас дураками, — вмешался Хосе, вынуждая молодого человека отвести взгляд от Бисилы и сосредоточиться на разговоре. — Некоторые белые стремятся возбудить в буби вражду к испанцам и сделать их независимыми. Полагаю, если им удастся добиться независимости, они с помощью друзей-туземцев смогут изгнать испанцев из страны.
Килиан потёр лоб, смущённый и растерянный.
— Я и сам испанец, — сказал он. — И меня не интересуют эти подковерные игры, но мне все это тоже кажется полной глупостью. Для чего это вообще нужно?
— Чтобы как-то
— А также юную девственницу в жены... — добавила Бисила, подходя к мужчинам. — Tue'a location e. Добрый день, Килиан.
— We a lo e Бисила, — с улыбкой ответил Хосе, не в силах скрыть гордости за любимую дочь. — Ka wimbori le? Как тебе сегодня спалось?
— Nimbori lele, potoo. Я спала хорошо, спасибо.
Килиану очень нравилось звучание языка буби, который в устах Бисилы напоминал настоящую музыку. Он вспомнил, как она безуспешно пыталась научить его хотя бы нескольким словам, таким, как «здравствуйте» и «до свидания», в импровизированном классе, в который они превратили процедурный кабинет. Будучи прилежным учеником, Килиан позволял ей брать себя за руку, чтобы ощутить дрожь в горле, пытаясь произнести особо трудные звуки, но тут же забывал об учебе и принимался нежно ласкать ее — сначала шею, затем — подбородок, потом — щеку. Тогда она закрывала глаза, поднимала голову и подставляла губы, чтобы он прямо из них вбирал буквы, слова и фразы, которых не мог понять.
Килиан встряхнул головой, стараясь отогнать эти мысли, заставившие его почувствовать сладкое томление между ног. Сейчас они не одни: значит, он должен держать себя в руках...
— Но, конечно, — с иронией в голосе продолжала Бисила, — сделка и состояла в том, чтобы губернатор сохранил все в таком виде, как получил, и он фактически согласился на это — как и отдать свою дочь, при всей любви и привязанности к ней.
На лице Симона проступило торжество.
— Несмотря на все наши протесты и письмо, которое мы отправили, с просьбой отменить это постановление, губернатор заявил, что должен уйти, и поборов не будет. А теперь, нравится вам это или нет, — он повернулся к ним спиной, — мы больше не станем терять времени и постараемся как можно скорее покончить с этим делом.
Хосе улыбнулся над резкостью Симона, который вновь занялся работой; остальные невольно замолчали.
— Что привело тебя сюда сегодня, Бисила? — обратился Хосе к дочери.
— Ты придёшь в субботу в Биссаппоо на коронацию нового вождя? — спросила она.
Хосе кивнул, покосившись на Килиана, который с интересом прислушивался к разговору.
— Я бы очень хотела пойти, — добавила Бисила, — но не хочу идти одна.
Одна? Без Моси? Килиану уже было ясно, что он тоже хочет туда пойти. На миг он ощутил в сердце жгучий укол вины. Ему не следует забывать, что Бисила — замужняя женщина, а в последние недели оба они вели себя, словно это не так.
Но провести с ней несколько дней на празднике, за пределами Сампаки...
— Озе, — начал он, напрашиваясь на приглашение, — в пятницу сушилки выключают... Не вижу причин, почему бы нам не составить Симону компанию в такой знаменательный день.
Килиан с нетерпением ждал решения Хосе.
— Так ты хочешь принять участие в церемонии коронации вождя? — спросил он наконец.
— Для меня это большая честь, Озе, — поспешил ответить Килиан, с довольным видом покосившись на Бисилу, которая опустила взгляд, чтобы никто не заметил, как она рада.