Пальмы в снегу
Шрифт:
— Лучше бы нам поторопиться, — сказал Килиан, вставая.
Биссаппоо был расположен в одной из самых высоких точек острова, и чтобы до него добраться, пришлось преодолеть изрядный отрезок пути по крутой горной тропинке, что было весьма непросто.
Килиан взял рюкзак и мачете, надел пробковый шлем и двинулся вслед за Хосе. Продираясь через лес, они долго молчали. Стволы деревьев были сплошь покрыты растениями-эпифитами, папоротниками и орхидеями, привлекавшими множество муравьев, бабочек и маленьких птичек.
Килиана явно тяготило столь долгое молчание. Они с Хосе и прежде, бывало, часами
Словно прочитав его мысли, Хосе остановился, словно решил отдохнуть, и, уперев руки в бока, с той же непринуждённостью, с какой спрашивал, который час, произнёс:
— Эта земля принадлежала моему прадеду, — он слегка топнул ногой. — Вот именно эта. И он променял ее на ружьё и бутылку спирта.
Килиан растерянно заморгал, но тут же весело рассмеялся, уверенный, что Хосе пошутил.
— Да ладно! — воскликнул он. — Ты что, шутишь?
— Нет, сеньор. Я совершенно серьёзно. Эта земля на склонах горы хороша для кофейных плантаций. Когда-нибудь здесь будут выращивать кофе, вот только одни боги знают, доживём ли мы до этих времён.
Он посмотрел на часы Килиана, который все ещё недоверчиво хмурился, и с ироничной гримасой спросил:
— Как, по-вашему, колонизаторам удалось заполучить эти земли? Вы знаете хоть одного богатого буби?
— Да, но... Я не думаю, что все так плохо, Озе. Твой прадед — это отдельный случай. — Он старался найти аргументы, чтобы защитить тех людей, что ценой нечеловеческих усилий превратили остров в нынешний рай. — А кроме того, разве каждый туземец при рождении не получает четыре гектара земли для собственных нужд?
— Да, жалкие четыре гектара, которые вы у нас же и захватили, — саркастически ответил Хосе. — Какая щедрость со стороны белых! Если бы несколько лет назад не отменили этот закон, вы лично могли бы выбрать себе плантацию в тридцать гектаров уже через десять лет, а то и меньше, при помощи друзей...
Килиан почувствовал себя полным идиотом. Он никогда не рассматривал туземцев как владельцев острова. Нет, положим, иногда он об этом думал, но явно недостаточно, чтобы вдаваться в этот вопрос. Он был белым колонистом, и для него история Фернандо-По была чередой подвигов португальцев, англичан и испанцев, среди которых особое место занимали последние. И теперь он сожалел о своей бестактности в разговоре с Хосе — человеком, которому был обязан жизнью.
— Нет, я... — виновато забормотал он. — На самом деле я хочу сказать, что... — он вздохнул и поднялся, собираясь продолжать путь и вновь принимаясь рубить ножом перегородившие тропу лианы. — Вот так, я еще ничего не сделал, а уже облажался!
Хосе последовал за ним с веселым блеском в глазах. Он не мог долго сердиться на Килиана. В отличие от других белых, этот нервный энергичный парень постоянно хотел чему-то научиться; пусть даже поначалу ему это плохо удавалось, но европейцу вообще тяжело приспособиться к жизни на плантации. А кроме того, молодой человек не стремился только командовать. Нет, он всегда первым поднимался на помост, таскал мешки, водил машину, сбрасывал
Такое отношение к делу вводило в недоумение брасерос, привыкших к окрикам и ударам плетью. Поначалу Хосе считал, что Килиан все это делает, чтобы угодить отцу, но вскоре понял, что это не так. Он хотел гордиться собой и, соответственно, чтобы им гордилась вся семья. Стремился доказать свою силу и стойкость, особенно сейчас, когда Антон, как замечал и сам Хосе, начал сдавать.
Да, родись Килиан среди буби, он стал бы отличным воином.
Хосе решил не смущать Килиана ещё больше, пока тот с удвоенным энтузиазмом орудовал мачете направо и налево.
— Видели бы вы, как вас почитают! Да с такими людьми, как вы, Килиан, остров был бы освоен за два года, а не за десятки лет. Вы знаете, что члены первых экспедиций умирали как мухи, за считанные недели? Знаете, что на кораблях было по два капитана, чтобы один всегда находился в запасе, если другой умрет...
— Но я не понимаю, с чего мне такие почести, — нахмурился Килиан. — В конце концов, не так и трудно было приспособиться.
— Ах, сейчас здесь все по-другому. Когда здесь не было белых, мы спокойно жили на острове. Да, работа была тяжёлой. То, что сейчас делают негры, тогда делали вы, белые: копали землю под палящим тропическим зноем и десятками умирали от малярии. Тогда ведь не было хинина! А меньше ста лет назад этот девственный остров был полон каннибалов, которых, как мне рассказывал отец, первые европейцы превратили в то, что вы сейчас видите.
— Не могу представить, чтобы ты мог кого-нибудь съесть, — пошутил Килиан.
— Вы не поверите, но очень даже могу! — ответил Хосе.
Килиан улыбнулся: он не знал человека менее агрессивного и более дружелюбного, чем Хосе.
— И на что бы вы жили без нас и наших плантаций? — спросил он. — Насколько мне известно, вы даже огороды засеваете нашими семенами...
— А разве не очевидно? — спросил Хосе. — Эта земля так богата, что на ней можно прожить, довольствуясь малым. Сами боги благословили ее плодородием! Земля даёт нам все! Дикие плодовые деревья дают нам апельсины, лимоны, гуаву, манго, тамаринд, бананы и ананасы... И это уже не говоря о хлебном дереве, чьи плоды больше любого кокоса! А кроме того, мы разводим скот и выращиваем наш картофель, ньяме, так что всего этого более чем достаточно.
— Ну конечно, Озе! — ответил Килиан, утирая пот рукавом. — Без нас вы прекрасно проживёте!
— Ах да! — спохватился Хосе. — Ещё ведь пальмы! Ты знаешь другое столь же полезное дерево? Пальмы дают нам топе — пальмовое вино, масло для жаркого, приправы и свет в домах; их листьями мы покрываем крыши, а из волокон делаем вообще все: от верёвок до шляп; а их молодые побеги мы даже едим, как вы спаржу. Скажите, есть ли у вас в Пасолобино дерево, подобное нашей священной пальме? — Хосе остановился и глубоко вздохнул. — А вы заметили, как они стремятся ввысь? — Он обрисовал в воздухе силуэт пальмы и торжественно произнёс: — Они подобны столпам, держащим мир, увенчанным воинскими уборами из перьев. Пальмы, Килиан, были здесь задолго до нас и останутся, когда мы уйдём. Они — наш символ возрождения и победы над временем, несмотря ни на что.