Паломничество жонглера

Аренев Владимир Константинович

В общем, со стороны сия разномастная компания должна была казаться семейством единовременно мучающихся запором бедолаг. В этаком обществе скорехонько забудешь обо всех Носителях и запретниках!

Жаль — ненадолго.

Толпа собралась достаточно внушительная, и монах, приняв подобающую позу, провозгласил, указуя на обезьянку:

— Возгляньте, люди добрые, на этого зверя! Две природы смешалися в нем: человечья и тварная. И оттого, что чрезмерно много в нем человечьего, нечист

он, запакощен. Возгляньте на рожу его препакостнейшую, на лик любого из нас похожую…

— Ты до кучи всех не складай, — обиделся кто-то из толпы. — На тебя, святой отец, может, и похожая, ты своими зверствами к естественности, может, у себя в монастыре приблизился вплотную, но мы-то те не ровня. Рылом, ха-ха, не вышли!

Народ одобрительно загомонил. Зверек взвизгнул и, задрав многострадальный хвост, вскарабкался по столбу насколько позволяла цепь.

— Так и вы, — заявил монах, тыча в обезьянку пальцем, — бежите от правды в насмешки, являя скудоумие свое. Но бегство ваше — одна фата-моргана! Ибо рано или поздно цепь перерождений, — он нарочито дернул прообраз оной, стаскивая животное вниз, — напомнит о себе. И окажетесь вы во власти сил вышних, противу которых ни зубоскальство ваше, ни что другое не помогут.

— На что ж нам тогда надеяцца? — то ли в шутку, то ли всерьез всхлипнули из народа.

— А об том, — шевельнул бровями монах, — поведаю я вам детальнее и на примерах доходчивых в Шатре Истин. Вход — два медных «ока», — добавил он с той же вдохновенной интонацией. — Кто же возжелает добавить сверх того — на угодные Сатьякалу дела — за тех наши братья непременно вознесут благодарственные молитвы зверобогам.

— Непременно, — передразнил чей-то сиплый голос. — В харчевне, за кувшинчиком винца, купленным на те самые, «сверх того», монеты.

Остальные поддержали его нестройным смехом. Но деньги при этом выложили охотно и, подталкивая друг друга, поспешили к Шатру Истин.

— Не понимаю, — пробормотал господин Туллэк. Он закончил торговаться с продавцом сладостей, прикупил несколько сахарных цапель на палочках, одну вручил Матиль, другую предложил Гвоздю, а третью, ничуть не боясь уронить собственное достоинство, стал жевать сам. — Не понимаю и никогда не понимал. Они приходят на праздник — и потешаются над монахом. А потом всё-таки идут слушать его.

— И посмотреть на животных, — пожал плечами Гвоздь. — Никаких противоречий. Не больше, чем в любом из нас. Люди часто собираются делать одно, а делают другое. Идут в город, например, а застревают на Ярмарочном холме, трескают сахарных цапель, глазеют на цепных обезьян — в общем, ведут себя не слишком последовательно. Если не предполагать, что у них имеются еще какие-то мотивы, стороннему наблюдателю не известные.

— Может, упомянутые люди не спешат возвращаться туда, где они остановились на ночлег? —

предположил господин Туллэк. — Или же просто наслаждаются жизнью, предполагая, что следующая такая возможность выпадет им нескоро?

— Ну вы ску-учные! — Матиль дернула Кайнора за рукав. — Пойдем в Шатер, а? Дядька-монах обещал кучу зверей показать. Пошли?

— Извини, конопатая, у нас мало времени. Мы пойдем — только не в Шатер, а в город. Хочешь в город?

— А чего там интересного?

— Много всего, — вмешался господин Туллэк. — Во-первых, древняя башня, из-за которой город и называется Старый Клык. Она единственная уцелевшая от старых застроек, которые находились здесь еще до Нисхождения.

— Ух ты!

— Во-вторых…

— Ух ты! Вы гляньте, гляньте!.. — Матиль заплясала, показывая на тракт. — Страшнючие какие!

— Обоз со священными жертвами, — тихо сказал Гвоздь. — Если не ошибаюсь, «кротовий». Ну-ка, пойдем отсюда.

— Пойдем, — поддержал его господии Туллэк, отворачиваясь от черной горбатой фигурки, что брела по полю прочь от холма, подальше от Старого Клыка. — Да поскорее.

По северной террасе, сквозь гомон, толчею, зазывные крики торговцев и проповедников они поспешили к Старому Клыку.

* * *

— Спишь, чародей! Сны смотришь — полноцветные, разновсякие?.. А пора бы и вставать, люди уже давно на ногах, добывают хлеб насущный в поте лица своего!

Это определенно был Тойра. Никто больше не умел так нагло и непонятно врываться в вашу жизнь, не стесняясь поднимать с постели ни свет ни заря и выплескивая вам на голову холодный кувшин своих забот.

— Уф!

— Добавить?

— Не надо.

— На полотенце, вытрись. Как вчера посидели?

— Душевно. Ты-то откуда взялся, Смутный?

— От верблюда. Проснулся уже?

— Угу.

— Ну, рассказывай. А я пока завтрак сбацаю. Утянул из вашей трапезной, там сегодня народу мало предвидится, все отходят после вчерашней бурной ночи. Так что мне, на правах друга эрхастрии, выдали твою пайку и добавили кое-что сверх того.

— Ого!

— А ты думал! Урожай Сатьякал-ведает-какого-года. Где тут у тебя чарки?

— Эй, та, высокая… я в ней настой для полировки посоха готовил…

— Ополоснем. Ты рассказывай, рассказывай!

— Что рассказывать-то?

— Как дальше жить собираешься, чем думаешь заняться.

«Ну вот, и этот туда же!» — подосадовал Фриний.

— Да не кривись ты так! Я к тебе, как говорится, с самыми серьезными намерениями… Что уставился! Работу хочу предложить, лет этак на пять. Или ты твердо решил остаться в эрхастрии?

— Да нет…

— Ага, значит, сомневаешься.

— Что за работа?

— В двух словах сложно объяснить. А охарактеризовать ее могу так: сложная, но интересная. Скучать не придется, но и бездельничать — тоже.