Памир без легенд (рассказы и повести)
Шрифт:
4
Небо бледнеет. Нет ни ночи, ни дня. Густой полумрак, и белесые клочья туманов ползут там, где особенно густа тьма по склонам.
Куда-то во мрак, где вчера мы не видели ничего, кроме водопадов и отвесных снеговых скал, басмачи гонят скот--зыблющиеся темные массы коров и баранов. Еще слишком темно, чтоб различить их подробнее. Блеянье, рев медленно стихают в арче. Белесый сумрак бледнеет. Вслед за стадами, верхом на завьюченных яках и лошадях, с грудными детьми на руках, по одной, по двое, группами уезжают женщины. Большинство мужчин еще здесь.
Где же красноармейский отряд?
Предрассветная мгла и особенный холодок. Мы подпрыгиваем перед костром, ловим ладонями горячий воздух. Вьючат
Людей не хватает. Большинство -- уже высоко над нами, вон там, за арчой, над арчой, взбираются с вьючными лошадьми по крутизне скал снежной щели. Как ни гляди--там не видно тропы. Там (люди и лошади уже еле приметны)--отвесные скалы. Нам видно: лошадей развьючивают и поднимают еще на уступ на арканах. Это не просто. Это очень сложное искусство--с домашним скарбом, с детьми перевалить в этом месте через Алайский хребет.
Каждому из нас поручают по одному завьюченному яку. Наш путь--на крутой подъем, в арчу, сквозь арчу, все выше, туда--на отвесные скалы. Я веду своего яка впереди, преодолевая подъем шаг за шагом; хорошо еще--иду в ичигах, хоть и мокрых, а то было бы еще тяжелее. За мной Юдин с яком, Зауэрман с яком. Несчастный старик задыхается, отстает, присаживается на камни... Сердце!.. Все тяжелее подъем. Вступаем в арчу. Я приготовился к долгому, трудному переходу.
5
Я выяснил позже, что было с Зауэрманом вчера. Тахтарбай разнюхал, что у Зауэрмана есть деньги. Деньги эти были лесным налогом, который Зауэрман собрал по округе. Вероятно, кто-нибудь из киргизов сообщил о деньгах Тахтарбаю. Когда участь наша была решена, Гахтарбай не захотел отнимать их у Зауэрмана силой, вероятно, опасаясь, что, услышав шум и выяснив его причину, другие басмачи захотят получить толику и на свою долю. Тахтарбай пустился на хитрость: он шептал старику: "У тебя есть деньги, много денег, я знаю, другие не знают. Если другие узнают--отнимут. Я хороший человек, сосчитай деньги, дай мне, я сохраню их тебе". Тахтарбай правильно рассчитал. У Зауэрмана выбора не было. Зауэрман распрощался с деньгами. Он пересчитывал деньги, когда мне казалось, что он что-то пишет. Старик был слишком расстроен, чтобы объяснить что-либо мне.
6
Идем в густой арче, продираемся сквозь кусты. Идущий впереди басмач останавливает меня, развьючивает своего яка, потом--моего. Слева--обрыв. Басмач сбрасывает под обрыв вьюки, сам лезет за ними: там яма, прикрытая ветвями арчи, хворостом. В эту яму летят вьюки и с остальных яков.
С порожними яками возвращаемся вниз. Здесь догорают костры. Уже почти рассвело. Басмачи растаскивают барахло, закидывают его в кусты, прячут под камни, куда придется. Котлы, ленчики лишних седел, ведра, ребра юрт, посуда... Торопятся: некогда спрятать получше. А всего не поднять на оставшихся яках и лошадях. Люди тянутся, тянутся вверх верхом и пешком. Это уже пришедшие с той кочевки, где мы провели первую ночь, -- вся родня Закирбая и Суфи-бека.
А когда все ушли, мы оказались одни и поняли, чти нас не уводят с собой. Было непонятно, почему не уводят. С нами остались немногие: Закирбай, Тахтарбай, Умраллы, еще пять-шесть басмачей. На маленькой лужайке, как воспоминание об ушедшей кочевке,--зола костров, круги примятой исчезнувшими юртами травы, навоз и овечий помет да обрывки тряпок.
Мы остались одни и не знали, что лучше: попытаться бежать или довериться Закирбаю?
Трусливый
Вокруг--беспредельная тишина, в которой тают весеннее чириканье птиц, звонкий шелест прозрачного, недремлющего ручья, жужжанье крупных полевых мух. Вокруг -- нежная зелень подснежных альпийских трав, вершины, утонувшие в небе зубцами, пиками, башнями; нагроможденные над нами скаты, блещущие гранями снега... И солнце -- еще скрытое за ближайшей стеной, но уже бросившее в мир лучи, как опаловые лепестки невиданных цветов. А внизу, по лощине, куда мы смотрим так напряженно, видна панорама хребтов. Вот первые--округлые, низкие, они пестры расцветкою тени-- красные, зеленые, фиолетовые. А дальше над ними нежнейшие розовые снега: это дальний Кичик-Алайский хребет.
7
Мы притаились, каждый за кустом. Мы ждем появления красноармейцев. Мы глядим вниз. Вот вдоль ручья--тропка по узкой лощине, она входит в кусты, вот дальше, ниже--выбирается, извиваясь, на рыжий холм и исчезает за поворотом. Оттуда появятся всадники. Если красноармейцы,--значит, мы спасены. Если не они, значит--смерть. Расчет у нас прост. Банда, главное ядро банды, побежит от приближающегося отряда. Большую дорогу банда не выберет--слишком легко было бы ее настичь. Значит, пойдет по неизвестным ущельям, вот по этому, где сейчас мы. Пусть даже по пятам банды мчится отряд, пусть в получасе дистанции, но, ворвавшись сюда и обнаружив нас, банда неминуемо нас искрошит.
Мы переползаем от куста к кусту. Мы делимся кусками лепешки, которую успели стянуть в юрте. Бежать нам кажется сейчас самым простым и легким. Трудно оставаться в неподвижности. Но Юдин все-таки уверен, что нужно еще выжидать. И мы остаемся на месте.
Глава девятая
ГДЕ ЖЕ КРАСНОАРМЕЙСКИЙ ОТРЯД?
1
Шесть пограничников под начальством узбека Касимова отстреливались до ночи. Семь мужчин и одна женщина отстояли заставу. Ночью прибыло подкрепление: пятьдесят сабель при двух пулеметах. Только три пулеметных диска понадобилось, чтобы басмачи разбежались. В этот день мы томились в юрте Тахтарбая. Тахтарбай соврал и нам и своим, что Суфи-Курган взят. А Закирбай прямо от заставы ночью примчался в свою кочевку, поднял панику, погнал родичей в Кашгарию.
Все это узнали мы позже. Позже узнали и о том, что прибывший на заставу отряд в погоню за басмачами не выходил, были на то причины. А мы в кустах арчи напрасно ждали его появления.
2
...Мы не знали, кто скачет, приближаясь к нам, надежней затаились в кустах. А когда различили: киргиз, -- Закирбай, согнувшись, прикрываясь кустами, пробежал на лужайку и развалился на траве так непринужденно, словно весь день только и наслаждался отдыхом. Всадник приблизился, и Закирбай, махнув рукой, что-то сдержанно крикнул Умраллы, обнимавшему куст неподалеку от нас. Видим сквозь ветви: всадник, спешившись, заводит разговор с Закирбаем. Умраллы зовет нас, манит рукой. Все трое, вместе с Умраллы, подходим к разговаривающим только для того, чтобы мгновенно понять: нам не следовало показываться -- так перекосилось лицо, так сузились черные фанатические зрачки приехавшего. Он отступил на два шага, и Закирбай встал, повинуясь повелительному жесту его руки. Сипло и не настолько тихо, чтоб мы не услышали, а Юдин не понял, спросил Закирбая: