Память льда

Эриксон Стивен

Итковиан нарушил затянувшееся молчание: — Мы уходим из Главного Зала. Сейчас.

— Слушаюсь, сир.

— Честь принца восстановлена. Нам нужно идти — есть незавершенные дела в Трелле.

— Сможем ли мы добраться, сир? Нужно найти главного вождя Баргастов.

— Нас не примут за врага, сир. Слишком много наших братьев и сестер лежит мертвыми по городу — наши цвета всем известны. Кроме того, войска вытеснили паннионцев на запад отовсюду, кроме агоры. Скорее всего, никто не преградит нам путь.

— Да, сир.

Итковиан в последний раз поглядел на разрушенные редуты в 'мертвом пространстве'

перед западной стеной. Двое находящихся в Главном зале гидрафов выжили в этой безумной, но храброй обороне; впрочем, у одного из них были свежие и, по всей видимости, фатальные ранения. Второй, мужчина с комплекцией быка, горячий поклонник Раф'Худа, похоже, потерял способность спать. Все четыре дня и ночи, прошедшие с освобождения Зала, он мерил его шагами, не воспринимая окружающих. Шагал, бормоча себе под нос, черные глаза лихорадочно сверкали. Итковиан подозревал, что он и его умирающий напарник были последними живыми гидрафами за пределами Трелла.

Этот гидраф — клятвенник Худа, но без колебаний следует моим командам. Кто-нибудь подумал бы — простая исполнительность. Мысли о соперничестве исчезают пред лицом великой опасности. Но… я сам не верю своим объяснениям.

Несмотря на всю усталость, Надежный Щит чувствовал нарастающее возбуждение. Что-то произошло. Где-то. И словно в ответ на это он чувствовал, будто кровь покидает его вены, опустошает сердце, истекая в рану, которую о не смог найти. Оставляя его с чувством… неполноты.

Словно бы я лишился веры. Но я не лишился ее. 'Пустота ушедшей веры замещается вашим вздувшимся я'. Слова Дестрианта. Не сдаешь, а замещаешь. Веру — сомнением, скептицизмом, отрицанием. Я ни от чего не отказался. Я не позволил орде слов заполонить мое внутреннее пространство. На самом деле я уменьшился до молчания. Опустошен… словно ожидая обновления…

Он содрогнулся. — Этот ветер свистит слишком громко для моих ушей, — сказал он, не отводя взора от восточного редута. — Пойдемте вниз, сир.

В строю оставались сто двенадцать солдат, хотя ни один из них не избежал ранений. Семнадцать Серых Мечей лежали вдоль стен, умирающие или уже мертвые. Воздух пах потом, мочой и гнилым мясом. Арки входов в Главный зал почернели от присохшей крови, хотя полы были выскоблены, чтобы не скользили ноги. Древний архитектор, придавший помещению форму, пришел бы в ужас от его нынешнего вида. Благородная красота стала сценой страшного сна.

На троне, неплотно прикрытый собственной содранной кожей, восседал полуобглоданный принц Джеларкан, безглазый, с зубами, оскаленными в широкой улыбке — она становилась все шире по мере высыхания тканей. Веселая ухмылка смерти, изысканный, поэтический ужас. Достойная двора, присутствующего ныне у его престола. Юный принц, любящий свой народ, присоединился к судьбе его.

Пришло время уходить. Итковиан встал у главного входа, осматривая остаток Серых Мечей. Они тоже взирали на него, суровые, молчаливые. Слева двое капанских новобранцев держали под уздцы двух последних боевых коней. За спинами вооруженных наемников ходил взад — вперед с низко склоненной головой и опущенными плечами последний гидраф. В каждой руке у него было по зазубренному мечу, левый согнут — две ночи назад он бешено ударил им по мраморной колонне.

Надежный Щит думал обратиться к солдатам с речью, чтобы выразить уважение,

но сейчас, стоя перед ними, изучая лица, он понял, что слов не осталось; что нечем принарядить связующее их начало; что ничто не сравнится со странной холодной гордостью, испытываемой им. В конце концов он вытянул меч, проверил повязку на левой руке и повернулся к выходу.

Проход был уже очищен от трупов. Создалась улица между штабелями тел, навалегнными до внешних дверей.

Итковиан зашагал по этому жуткому нефу, миновал поваленные двери и вышел на солнечный свет.

Во время многочисленных приступов паннионцы оттаскивали тела своих бойцов от широкой лестницы и использовали для их складирования боковые дворы. Туда же сваливали и еще живых раненых. Все они к этому времени умерли от ран или задохнулись.

На верхних ступенях Итковиан помедлил. От Агоры Джеларкана все еще слышались звуки боя, но это было все, что он смог уловить. Сцену окутывало молчание, столь несоответствующее оживленному недавно преддверию дворца, тому, что было недавно процветающим городом, что Итковиан впервые с начала осады почувствовал глубокое потрясение.

Дорогой Фенер, отыщи для меня победу в этом.

Он спустился по лестнице, глухо стуча и чавкая сапогами о камни. За ним молча шли его подчиненные.

Они пробирались через разрушенный город, пробивая путь между гор мертвецов, сначала на въезде во дворец, затем на прилегающей улице. Это было долгое путешествие, хотя никто живой не заслонил им дорогу. И все же без битвы не обошлось. Их осаждало все, что видели глаза, что обоняли носы, что они могли чувствовать под ногами.

Битва, сделавшая бесполезными доспехи, напрасными удары мечей. Единственной защитой могла быть душа, зачерствевшая за пределами всякой человечности. Но Итковиан не готов платить такую цену. Я Надежный Щит. Я сдаюсь тому, что лежит вокруг. Гуще дыма клубится освобожденное и потерянное горе, мутя безжизненный воздух. Город убит. Даже выжившие в подземных тоннелях — возьми меня Фенер, они никогда не вылезут… чтобы увидеть все это.

Путь пролег между кладбищ. Итковиан увидел место, на котором стояли он и его товарищи. Оно не особенно отличалось от любого другого места, на которые падал его взор. Груды мертвецов. Как и обещал Брукхалиан, ни один камень мостовых не сдан без боя. Маленький город сделал все, что смог. Победа Панниона могла быть неизбежной, но тем не менее существовал порог, за которым миг торжества превращается в проклятие.

А теперь свою неизбежность проявляли кланы Белолицых Баргастов. Что принес Паннион, оборачивалось на него. Все мы принесли в мир безумие, и теперь нам придется оттаскивать себя от этой Бездны, сходить со спирали падения. Их страха нужно сделать гнев, а из гнева — сочувствие.

Едва отряд вошел в забитую улочку на краю квартала Дарудж, из устья другой улицы выскочили два десятка Баргастов. В руках кровавые мечи — крюки, выкрашенные белым лица замараны. Передний ухмыльнулся Надежному Щиту.

— Защитники! — пролаял он на плохом капанском. — Как вам дар освобождения?

Итковиан проигнорировал вопрос. — Ваш род в Трелле, сир. Даже сейчас я вижу угасающее защитное сияние.

— Мы увидим кости своих богов, о да, — кивнул воин. Его маленькие темные глаза осматривали Серых. — Ты ведешь племя женщин.