Память о блокаде в семейных рассказах
Шрифт:
Информант: Она работала, тяжело работала, по-моему, на каких-то складах, я уже не помню, по-моему, Бадаевские, говорили, склады, пока не сгорели там (№ 0202007; ж., 1949 г. р.).
Создается впечатление, что Бадаевские склады возникают в тексте не из воспоминаний бабушки, а из фоновых знаний респондента о том, что в начале блокады сгорели Бадаевские склады с продовольствием. В рассказах детей блокадников все детали становятся неслучайными, а сюжеты приобретают необходимую завершенность, четкость причинно-следственных отношений, которая не всегда присутствует
Респонденты говорят, что не могут вспомнить, когда они впервые узнали о блокаде; большинство интервьюируемых подчеркивают тесную связь знания о блокаде с другой информацией о семье и городе:
Информант: Ну мне кажется, что я знала об этом всегда. Я знала об этом всегда, сколько себя помню. Мне трудно ответить на этот вопрос. Конечно, когда я была совсем маленькой крошечкой, это не звучало, но у меня такое впечатление, что, как только я начала соображать и узнавать об истории города, в котором я живу, я узнала и об этом тоже. Конечно, как о… наиболее трагических и героических временах для города. Вот так. Как об истории моей семьи (№ 0202003; Ж., 1951 г. р.).
Связь блокадных воспоминаний семьи с историей и пространством города — значимая тема для многих интервью. Материалы интервью показывают, что респонденты склонны воспринимать городское пространство через блокадные символы, и наоборот, блокаду — через определенные значимые точки этого пространства, через те пути, по которым один или много раз пришлось пройти их близким в те годы:
Интервьюер: А после школы ты… был повод как-то подумать, ну возвратиться к блокадной теме?
Информант: Ну после школы было как раз больше поводов. Во-первых, потому что после школы я гораздо более активно почему-то стала расспрашивать и бабушек, и отца, не знаю даже почему, а во-вторых, потому что стала как-то смотреть на город своими глазами, в какой-то момент поняла, что, а вот старшее поколение смотрит по-другому. Для них все эти места другие. Потом какие-то брошенные замечания, ну, типа, а вот на этой улице вот бомба попала только в один дом. Уже сразу улица перед твоими глазами трансформируется. То есть все вот уже начала проходить все вот эти их маршруты. Или шла там каким-нибудь маршрутом, а потом вспоминала вот мамин рассказ о том, что вот по этому маршруту то-то и то-то. Ой, да я же сейчас сама вот здесь иду. Это вот такое уже собственное, второе освоение блокадной темы, да? (№ 0202009; Ж., 1965 г. р.)
Блокадный опыт семьи позволяет респонденту почувствовать и утвердить свою «укорененность», право на исторический опыт и причастность к пространству города. Пребывание кого-то из родственников в блокадном городе интерпретируется как принадлежность семьи к сообществу «коренных ленинградцев», противопоставленному приезжим, «некоренным» или «деревенским». Подобное противопоставление крайне важно, поскольку значение блокады для города респонденты видят в изменении социального состава населения и облика города после войны. Трагический блокадный опыт семьи воспринимается как личный опыт следующего поколения [4] . Блокадные семейные рассказы формируют одну из идентичностей респондента, позволяющую ему соотносить себя с определенными группами и противопоставлять другим:
4
О восприятии семейной традиции как личных биографических обстоятельств см. статью П. Томпсона (Томпсон 20036: 110–145, особенно с. т).
Информант: Так что, конечно, для тех, кто… для людей моего поколения, которые много общались с людьми старшего поколения, перенимали от них какой-то опыт, разумеется, тема эта возникала и возникает до сих пор. Вот. Как только, как только встречаются какие-то вот знакомые, предки кого были здесь, как только узнается, что человек коренной ленинградец, вот тогда обязательно как визитная карточки, как визитная карточка вот передается какое-то самое… самое… как символ (№ 0202003; Ж., 1951 г. р.)
Респонденты упоминают признаки, по которым происходит опознание «своих» — людей, чьи родители также пережили блокаду Ленинграда: привычка не выбрасывать «зачерствевший хлеб» (там же) или резать хлеб на сухари характерной формы:
Информант: Я сама не знала, пока мне отец моей подруги не объяснил, когда я ему сказала: «Дядя Арсик, вы также сухари режете, как и мы, а почему?», он говорит, а потому, что я блокадный ребенок. А почему? А как это связано? Ну, вот он мне и рассказал (№ 0202009; Ж., 1965 г. р.)
Почти все респонденты указывают, где жили родственники в блокаду, иногда даже подробно описывают квартиру (в которой семья уже не живет):
Информант: А семья, в общем-то, и предки матери, и отца, они жили в Петербурге, тогда в Ленинграде, в Невском районе. И в блокаду здесь была практически вся семья моей мамы. <…> Значит, мать моей матери и все ее семейство, они жили в Невском районе, а родственники отца моей мамы, то есть деда по материнской линии, они жили на Лиговке (№ 0202002; м., 1969 г. р.).
Отмечается также, где похоронены умершие во время войны родственники. Для семейных рассказов характерно противопоставление «общих», официальных блокадных мемориалов (Пискаревское кладбище и другие) и могил родственников, которые выступают как «семейное место памяти», «личный» блокадный мемориал:
Информант: Там нет памятного знака, что вот неизвестная женщина времен блокады, но все мои родственники знают, абсолютно все, что вот там похоронена неизвестная женщина. Вот это, наверное, наша блокада что ли. Не только наше горе. Так сказать, просто бабушка и рядом вот кто-то еще. Вот. Вот, наверное, такая память у нас в семье останется в первую очередь (Там же).
Или:
Информант: Это вот был как музей. То есть семья в других музеях вот блокадных и военных не нуждалась (№ 0202009; Ж., 1965 г. р.)
Блокадный опыт родителей оказывается значимой для окружающих характеристикой семьи респондента, когда он приезжает в другой город или страну:
Информант: А я когда тут была в Москве в прошлый раз, у хозяйки жила, она меня вдруг спросила, что вот, а вообще, ваша семья вот ленинградская, вот у вас в блокаду кто-то был? Я гордо сказала: «Да». Вот… Ну так я знаю (№ 0202001; ж., 1968 г. р.).