Память о блокаде. Свидетельства очевидцев и историческое сознание общества: Материалы и исследования
Шрифт:
Мария Михайловна, начав рассказ о блокаде, сменила изначально избранное тематическое поле, говоря о блокаде исключительно в форме повествования о событиях, происходивших внутри ее семьи. Возможно, это говорит о том, что в этот момент она хотела рассказать о травматическом опыте. Однако сделать это Мария Михайловна не смогла, вернувшись в то поле, где она могла чувствовать себя более уверенно. Травматический опыт остался обозначенным, но невысказанным.
Интервью с Анной Никитичной [178]
178
Архив Центраустной истории ЕУ СПб. Интервью № 0101042. Имя и отчество информантки
Попытку передать смещение этических норм в блокадное время можно почувствовать в интервью с верующими информантами. Эти интервью дает возможность рассказать о нарушении этических границ в привычной для информанта форме исповеди — покаяния перед Богом и людьми. Помещая блокаду в тематическое поле жизненного пути как череды испытаний и следующей за ними награды, которая может быть дана как после смерти, так и при жизни, верующие информанты рассказывают о том, что было для них самым трудным, включая таким образом блокаду в общую структуру своей биографии. «Жанр» исповеди не только допускает, но и предполагает рассказ о том, что не укладывается в границы этических и моральных норм, предписанных верующим. Далее я проанализирую одно интервью, записанное в общине евангельских христиан-баптистов, обращая внимание на те сюжеты, в которых информантка касается нарушения этических границ, неоднократно возвращаясь к этой теме по ходу интервью [179] .
179
Данное интервью не является нарративным, поэтому в данном случае я анализирую избранные фрагменты текста интервью, не приводя полного анализа.
Анна Никитична родилась в баптистской семье в 1932 году. Отец был репрессирован в 1937 году, в блокаду Анна Никитична жила с матерью, братом и четырьмя сестрами. Интервью записано в июне 2002 года Т. К. Никольской. Информантка получила благословение пресвитера общины на запись интервью. Данное интервью не было в полном смысле нарративным. Поскольку интервьюер не являлась членом основной исследовательской группы проекта и никогда ранее не использовала в работе метод нарративного интервью, то, несмотря на предварительный инструктаж, она в силу своего недостаточного опыта не следовала предложенной методике интервьюирования. В ходе интервью информанту многократно задавались вопросы, направляющие сюжетное развитие рассказа.
Процедуре анализа по методике, предложенной Г. Розенталь и Ф. Шютце, обычно могут быть подвергнуты лишь те воспоминания, которые были строго выдержаны в нарративном ключе. То есть чаще всего отступления от методики, подобные допущенным в описываемом случае, не дают возможности впоследствии проанализировать общую смысловую структуру автобиографии (тематическое поле «авторского» рассказа). Однако в случае интервью с верующими эта ошибка часто не является фатальной. Даже корректировка интервьюером сюжетных линий рассказа не меняет того «тематического поля», в которое информант помещает отдельные события своей жизни. Обычно это связано с наличием четко выраженного «тематического поля» — в случае верующих информантов это, как уже отмечалось выше, история жизненного пути как череды даваемых Богом испытаний, за которыми следует вознаграждение.
Выделяя в тексте интервью отдельные секвенции, или фрагменты, (повествование, описание, рассуждение и общая оценка [180] ), мы можем, согласно методике Г. Розенталь и Ф. Шютце, «хронометрировать» полученный текст. Повествовательные и описательные секвенции будут говорить нам скорее о том, что рассказываемое отсылает нас к личному опыту информанта, связанному непосредственно с тем временем, о котором ведется рассказ. Появление в тексте теоретизирования или общих оценок свидетельствует о значимости данных моментов для информанта сегодня, то есть говорит нам о их важной роли в общей смысловой структуре биографии. Соответственно именно эти элементы текста позволяют нам выявить избранное автобиографом «тематическое поле».
180
Примеры четырех типов секвенций см. в таблице в конце статьи.
Испытания блокадной
В ходе интервью Анна Никитична рассказывает о событиях, связанных с исчезновением в блокаду ее младшей сестры:
Информант: Паек все лежит и лежит, ее все нет и нет. А я грешным делом сижу, и Верочка тут. Верочка мне шепчет: «А хоть бы Любка не пришла, мы бы съели бы этот хлеб». Я говорю: «И правда, пусть бы не пришла. Мы бы этот хлеб…».
Анна Никитична не только рассказывает об этом событии и переживаниях, с ним связанных, но и продолжает рассказ рассуждением о том, что происходило с ней, осуждая свое поведение с позиций «нормальной» для нее этики:
Информант: И вот я часто думаю над этими словами. Ведь посмотрите, что делает голод. Вот мы все родные, мы все очень любим друг друга и воспитаны были в Господе, а вот видя этот хлеб, у нас уже силы не хватало с кем-то делиться или…
Анна Никитична, вероятно, имеет в виду «желать смерти сестры», но сказать эти слова напрямую все-таки не решается. И все-таки сразу же приводит еще один рассказ, также напрямую связанный с нарушением этических норм:
Информант: Был такой случай, что на мою карточку не получили хлеба. Как-то она вот, чего-то такое случилось. И Сережа, уже лежа, умирая, отрезал мне кусочек, чтобы я проглотила со всеми вместе, чтоб все… а на второй день я должна была ему отдать. (Плачет.) Я взмолилась, я говорю: «Мама, отрежь ты, я не могу ему отдать хлеб, на вон мой паек отрежь, мамочка, ты сколько…» Я сначала отрезала, но так мало. Вся семья возмутилась: «Почему ты мало отрезала». Я тогда отдала, я говорю, я не могу больше дать. У меня нет, мама отрежь сама. «Нет, доченька, ты сама отрежь. Ты сама отрежь». — «Я не могу отрезать больше». Вот это я помню, какое было это испытание. Мне было девять лет, мне так было трудно отрезать хлеба, никто не может этого понять. А потом я еще отрезала Сереже, почему-то сказал: «Ну ладно, хватит». Потому что он уже все равно умирал. Может быть, он это и почувствовал, может быть, Господь ему сказал, а может быть, не знаю, что. Я отрезала еще столько же, но этого было очень мало, он мне гораздо больше дал вчера. А я сегодня его обделила. (Плачет.) А теперь мы уже как бы отупели, сидим с сестрой. Верочка трехлетняя мне шепчет: «Лучше бы Любка не пришла, мы бы съели ее паек».
После этого Анна Никитична еще раз возвращается к попытке дать общую оценку тому, что происходило в такой момент с ней и второй сестрой Верой:
Информант: И я сейчас думаю, что отрезать я не могла, рада была чей-то паек съесть. Господи, да кто же мы были? Мы же были доведенные уже до сумасшествия. Это же ненормально все. И как это было тяжело, я помню это. Потому и сейчас, когда я наливаю себе супу, я сначала поплачу. Я наливаю себе молока или что-то обедать. Я сначала горькими слезами наплачусь. Ведь это еда.
Внимание, уделяемое этому опыту, можно объяснить, с одной стороны, тем, что выбранный информанткой «жанр» предполагает покаяние за мысли и поступки, которые оцениваются как «греховные» с точки зрения этики верующего или же как «ненормальные» с точки зрения общегуманистической этики мирного времени. С другой стороны, прямой выход повествования в сегодняшний день в сочетании с тем, что в повествование в данном случае включаются общие оценки ситуации, подчеркивает значимость данного опыта в биографической конструкции истории жизни и избранного тематического поля. Помещая блокаду в тематическое поле жизненного пути как череды испытаний и следующей за ними награды свыше, которая может быть дана как после смерти, так и при жизни, Анна Никитична рассказывает о том, что было для нее наиболее трудными испытаниями на этом пути, включая блокаду в общую структуру своей биографии.