Память, Скорбь и Тёрн
Шрифт:
Он двигался к краю покачивающейся столешницы, когда колокол зазвонил в третий раз. Страшный звук охватил всю башню, сотрясая ее, и груда мебели начала разваливаться. Саймон бросил факел и прыгнул. Один кусок пола над его головой отломился и остался у него в руке. Другой держался. Тяжело дыша, он схватился свободной рукой за более надежный участок и подтянулся. Вспышки призрачного пламени прыгали по стенам, и все вокруг качалось и расплывалось. Уставшие руки дрожали. Он подтянулся выше, схватился за дверной порог, потом закинул ногу. Эхо колокола угасло, хотя он все еще ощущал его отдающимся в костях и зубах. Огни замерцали и погасли, но под ним еще оставалось слабое мерцание. Саймон ощутил запах дыма, поднимавшегося от факела, который
Он вытащил меч из-за пояса. Сверкающий Гвоздь снова был с ним. Он все еще жив, все еще на свободе. Надежда еще есть.
Начав взбираться по лестнице, он почувствовал, как песня клинка усиливается внутри него, песня радости предстоящего завершения. Он почувствовал, как его собственное сердце забилось сильнее от звуков этой песни. Все будет исправлено.
Меч был теплым. Он казался частью его руки, его тела, новым органом чувств, таким же настороженным и чутким, как слух летучей мыши и нос охотничьей собаки.
Наверх. Час настал.
Боль в его голове и суставах уплыла, уступая место несмолкающей триумфальной песне Сверкающего Гвоздя, зажатого в его руке и огражденного от любой опасности.
Час настал наконец. Все будет исправлено. Час настал.
Меч становился все настойчивее. Саймону было трудно думать о чем-нибудь, кроме того, чтобы передвигать ноги, поднимаясь к вершине башни, куда так стремился Сверкающий Гвоздь. В окнах, мимо которых он проходил, мчались клубящиеся тучи, освещенные красными отсветами, разорванные редкими вспышками молний, но звук бури теперь казался странно приглушенным.
Гораздо громче теперь, по крайней мере в его мыслях, была песнь меча.
Это должно закончиться, подумал он. Саймон чувствовал это, чувствовал обещание Сверкающего Гвоздя. Меч остановит всю эту сумятицу и неудовлетворенность, которые мучили его так долго; когда он присоединится к своим братьям, все переменится. Все беды прекратятся.
Теперь на лестнице больше никого не было. Никто не двигался, кроме Саймона, и он чувствовал, что все и вся ждут его. Весь мир висел на волоске Башни Зеленого ангела, и он будет тем, кто нарушит это призрачное равновесие. Это было дикое, хмельное ощущение. Меч тянул его, пел ему, наполняя его уверенностью и надеждой на славу и освобождение с каждым шагом наверх.
Я Саймон, подумал он и почти уже слышал, как разносится эхо победных труб. Я совершил великие дела! Убил дракона! Выиграл битву! Теперь я принесу Великий Меч!
По мере того как он поднимался, впереди и позади него льющейся рекой слоновой кости мерцали ступени. Бледный камень стен, казалось, светился, как бы отражая пламя, пылавшее внутри Саймона. Небесно-голубая резьба была прекрасна до боли в сердце, прекрасна, как цветы, брошенные под ноги завоевателю. Завершение было близко. Боль кончится.
Колокол зазвонил в четвертый раз, еще сильнее, чем прежде. Эхо разносилось по лестничному колодцу, Саймон пошатывался, его трясло, как крысу в зубах у собаки. Морозный воздух налетел на него, резьба на стенах покрылась молочной корочкой льда. Он снова чуть не выронил Сверкающий Гвоздь, когда поднес руки к голове и закричал. Споткнувшись, Саймон схватился за раму одного из окон, чтобы не упасть.
Пока он стоял там, дрожа и стеная, небо снаружи переменилось. Широкое пятно туч
Он смотрел сжав зубы, чтобы защититься от угасающего эха колокола. Потом черное небо снова стало серым и красным, и буря вновь окружила башню.
Что-то билось в его голове, борясь с неутихающей тягой Сверкающего Гвоздя.
Это… не… правильно. Радость, которую он ощущал, чувство, что ему удастся каким-то образом восстановить прежний порядок, угасло. Случилось что-то плохое — очень плохое!
Но он снова двигался по направлению к смутному сиянию, одолевая ступеньку за ступенькой. Он уже не был хозяином своего тела.
Он боролся. Суставы казались онемевшими и бесчувственными. Он немного замедлил шаг, потом умудрился остановиться, дрожа от холодного ветра, несущегося вниз по лестнице. Ледяная бахрома свисала со стен, облачко пара поднималось при каждом выдохе, но Саймон чувствовал, что еще более могущественный холод таится где-то над ним — холод, который каким-то образом думал.
Он долго боролся на ступенях, пытаясь вновь обрести власть над собственными руками и ногами, — борьба, которую не видел никто, кроме этого холодного могучего разума. Саймон чувствовал его ледяное внимание, когда пот, выступивший на его коже, застывал и со звоном падал на ступеньки. Пар поднимался от его разгоряченного тела, и там, где тепло покидало Саймона, смертельный холод занимал его место. Холод овладел наконец Саймоном, наполнил его. Он двигал им, как деревянной куклой. Саймон дернулся и снова потащился вверх, безмолвно крича из тюрьмы собственного тела.
Он вышел из лестничного колодца на полную пара колокольню. Покрытые льдом стены мерцали и искрились. Штормовые тучи окружали высокие окна, свет и тень двигались медленно, словно тоже скованные холодом.
Мириамель и Бинабик стояли у двери, скорчившись, словно увязнувшие в смоле мухи. Его глаза расширились, когда он увидел их, и сердце его болезненно застучало, но он не мог ни окликнуть их, ни остановить свои ноги, несущие его вперед. Мириамель открыла рот и попыталась закричать. Слезы наполнили его глаза, и на мгновение ее бледное лицо приковало к себе его взгляд, как лампа, горящая в темной комнате, но то, что схватило его, было сильнее. Оно пронесло его мимо друзей, как речное течение, и подтащило к колоннам в центре колокольни. Под обросшими инеем колоколами ждали двое. Один из них стоял на коленях. Та часть Саймона, которая была связана со Сверкающим Гвоздем, танцевала и прыгала, но другая его часть наполнилась ужасом, когда Элиас повернулся к нему. Лицо короля было лицом мертвеца. Узорный серый меч в его руках лежал подле черного Тёрна, и там, где клинки соприкасались, было небытие, пустота, от которой становилось больно разуму Саймона.
Дрожа, Камарис повернулся к Саймону, его волосы и лоб были как бы напудрены льдом. В глазах старика застыло жалкое отчаяние.
— Моя вина… — прошептал он. Зубы его стучали. Прейратс наблюдал за появлением шатающегося Саймона. Потом священник кивнул, натянуто улыбаясь:
— Я знал, что ты где-то здесь, в башне, кухонный мальчик. Ты и последний меч.
Саймон чувствовал, что его притягивает все ближе к тому месту, где встретились Тёрн и Скорбь. Через Сверкающий Гвоздь, чья песня вибрировала в нем, он мог чувствовать также и музыку остальных двух мечей. Танцующий пульс жизни, который был во всех них, рос по мере того, как приближался момент их соединения. Саймон ощущал это как сужение быстрого течения реки, но также он чувствовал, что существует барьер, каким-то образом держащий клинки врозь. Хотя два из них соприкасались и только несколько локтей было между ними и третьим, они оставались такими же разделенными, как и раньше.