Памятное. Книга первая
Шрифт:
Конечно, такой довод произвел на меня впечатление.
Говорил он без рисовки, без попытки прихвастнуть. Без опаски выглядеть неким бизнесменом в искусстве. Одним словом, он знал себе цену. Я увидел, что это человек умный, с деловой хваткой. У него имеются своя философия, свои принципы, которым он, кстати, и остался верен до конца.
Спросил я тогда у Чаплина:
— А читали ли вы таких русских писателей, как Толстой, Тургенев, Достоевский, Пушкин и Лермонтов?
Он сразу же ответил:
— Да, конечно. Я знаю «Войну и мир» Толстого. Знаком с некоторыми романами Тургенева. Читал Достоевского.
Он не упомянул названий книг. Потом, будто что-то вспомнив, сказал:
— Конечно,
Чарли Чаплин умел так высказывать свое мнение, что ему нельзя было не верить. Никто еще не дал убедительного объяснения, почему так происходит: одного человека слушаешь и расстаешься с ним, не будучи убежденным, что ты выслушал правдивое сообщение, хотя не уверен и в обратном. С другим пообщаешься — и через какие-то таинственные каналы передается уверенность: тебе сказали правду.
Распрощались мы тогда с замечательным актером весьма тепло. Чаплин при этом сказал:
— Желаю вам победы.
Во второй раз мне довелось беседовать с Чаплином на дипломатическом приеме в Лондоне. Мы встретились как давние знакомые. Это было в то время, когда Чаплин уже уехал навсегда из Соединенных Штатов, но еще окончательно не осел в Швейцарии.
Отъезду из США предшествовала продолжительная кампания его травли и как человека, и как актера. Каких только ярлыков ему не навешивали! И многие в странах Запада удивлялись: как это — великий актер и вдруг неприемлем для американских властей? Почему именно в Америке травят его? Я задал ему «каверзный» вопрос:
— Кто же вы теперь — американец или англичанин? Чаплин с известной долей юмора ответил:
— Пожалуй, правильнее всего — не американец. А затем вполне серьезно произнес:
— Меня и сейчас начинает тошнить оттого, что на мою голову недруги в течение нескольких лет выливали помои. А за что — не могу понять.
Мы отошли несколько в сторону от основной группы участников приема, и он продолжил:
— Судите сами, меня третировали за то, что я больше чем один раз женился. Но если это — преступление, то, наверно, надо было бы зачислить в категорию преступников многие миллионы американцев. Мне просто не повезло в этом отношении. Разве против меня кто-либо осмелится выдвинуть обвинение в том, что я поступил недостаточно гуманно в отношении одной и другой жены, с которыми разошелся? Нет, этого не было. Я уже наказан самою жизнью, а тут меня захотели наказать еще и мои недоброжелатели. Вы понимаете меня?
Он обращался ко мне, как бы ища сочувствия.
— Преследуют они меня за то, — волнуясь, рассказывал он, — что я придерживаюсь в своем искусстве определенных убеждений, которые ими не разделяются. Именно из-за этого я твердо решил уехать из США. Однако тут сразу же против меня было выдвинуто еще одно обвинение, причем если первое было чисто морального порядка, то это, второе, имело уже юридический и материальный характер. Мне стали предъявлять обвинение в том, будто бы я не выплатил полностью всех налогов с доходов, которые получил в США. Тогда мне стало понятно, что возможностей для отпора всей этой нечистоплотной кампании остается все меньше и меньше. Я, конечно, никаких законов не нарушал, но законы в США скроены так, что при содействии властей можно «утопить» совершенно невинного человека. Вот почему мне пришлось сказать Соединенным Штатам: «Прощайте!»
Чаплин посмотрел на меня и вдруг спросил сам себя:
— Зачем я вам все это говорю? И тут же торопливо ответил сам:
— Во-первых, потому, что уважаю честность вашей страны, хотя и не являюсь коммунистом. Во-вторых, потому, что знаю: вы никогда не позволите использовать в ущерб мне то, что услышали.
Я, конечно, знал, что его в определенных кругах США считали уже в течение длительного времени чуть ли не левым радикалом, чуть ли не коммунистом. Поэтому я честно ответил:
— Не скрою, я тронут вашим доверием — доверием великого артиста. Хочу подчеркнуть, что готов только подтвердить правильность ваших слов. Мы, советские люди, руководствуемся своими моральными устоями, отличными от тех, которых придерживаются по ту сторону океана интриганы, плетущие козни против Чарли Чаплина.
На приеме, где мы беседовали, какой-то английский корреспондент нас сфотографировал. Этот снимок и сегодня напоминает мне о прекрасном киноартисте, об умном и обаятельном человеке.
Орсон Уэллс, перепугавший Америку
Орсон Уэллс. Это имя, пожалуй, кое о чем говорит современнику. Прежде всего американскому. Оно каких-нибудь полсотни лет назад сверкнуло как молния, а затем в области кинематографии стало неким факелом.
А дело обстояло так. Началось с того, что талантливый режиссер и сценарист создал для радио новаторские постановки, сначала шекспировские «Макбет» и «Юлий Цезарь», а затем в буквальном смысле сенсационную «Войну миров» по произведению своего однофамильца — англичанина Герберта Уэллса. Так пересеклись пути двух Уэллсов [7] — родоначальника научно-фантастической литературы XX века и новатора в области радио, а впоследствии и кино.
7
Правда, они однофамильцы лишь в русском написании и в английском произношении, в английском же написании они пишутся по-разному: Orson Welles и Herbert Wells. — Прим. авт.
В «Войне миров» описывалось фантастическое вторжение марсиан на Землю. Разница между романом английского писателя и радиопостановкой американского сценариста была значительной. У Герберта Уэллса марсиане высадились из своих космических летательных аппаратов — «цилиндров» в окрестностях столицы Великобритании, двинулись на Лондон и вскоре превратили его в гигантский вымерший город-призрак. Орсон Уэллс перенес все действие в своей постановке, звучавшей в эфире, да не куда-нибудь, а непосредственно в Соединенные Штаты.
Постановщик мастерски использовал все, чем успешно владели радиожурналисты. Здесь были и впечатления «очевидцев», случайно избежавших гибели, и репортажи «с места событий», когда комментатор сообщал леденящие душу «подробности», и экстренные выпуски новостей о «чрезвычайных мероприятиях властей», и, наконец, обращение к нации самого «президента Рузвельта», голосу которого умело подражал один из актеров. Президент призывал нацию к спокойствию.
Вот тогда-то и началась паника. Оказалось, что у репродукторов к моменту «речи президента» находилось тридцать два миллиона американцев. Большинство из них бросилось на улицы.
Пришельцы из космоса, как утверждалось по радио, высадились близ Нью-Йорка и двигаются на город, круша на своем пути все и убивая людей.
Америку охватил ужас. Тысячи машин устремились из городов в направлениях, противоположных тем, откуда, по утверждениям радио, надвигались инопланетяне. Последовало много автомобильных аварий, а затем на дорогах образовались пробки. Паника разрасталась.
И только когда передача закончилась и об этом было объявлено, обезумевшие от ужаса радиослушатели стали постепенно приходить в себя.