Пан Володыёвский. Огнем и мечом. Книга 3

Сенкевич Генрик

– Как же, помню! – уверенно сказал Заглоба.

– От этого брака, как видишь, сударь, и родилась Бася…

– Вижу еще и то, что сейчас она целится из Кетлинговой пищали.

Дрогоёвская и маленький рыцарь были увлечены беседой, а Баська тем временем утехи ради целилась из пищали в окно.

При виде этого зрелища пани Маковецкая всколыхнулась и затараторила тоненьким голосом:

– Ох, пан Заглоба, сколько у меня хлопот с этой девицей, ты и представить себе не можешь! Чистый гайдамак!

– Если бы все гайдамаки были такими, я бы давно с ними в степи ушел.

–

Ружья, лошади да война у нее на уме! Как-то вырвалась из дому на утиную охоту, с дробовиком. Забралась в камыши, тут, глядь, камыши расступились, и что же? Татарин высунул башку, он камышами в деревню крался. Другая бы напугалась, а наша, отчаянная, возьми да и пальни из дробовика. Татарин – хлоп в воду! И представь себе, сударь, на месте его уложила… И чем – зарядом дроби…

Тут пани Маковецкая снова затряслась всем телом, хохоча над злополучным татарином, а потом добавила:

– И то сказать, спасла нас всех, целый отряд шел, а она вернулась, подняла шум, и мы с челядью успели в лесу укрыться. У нас так всегда!

Лицо Заглобы расплылось от восхищения, он даже прищурил глаз, потом сорвался с места, подскочил к барышне и, не успела она опомниться, чмокнул ее в лоб.

– От старого солдата за татарина в камышах! – сказал он.

Барышня тряхнула светлыми вихрами.

– Всыпала я ему! Верно? – воскликнула она таким нежным, почти детским голоском, что казалось странным слышать из ее уст столь воинственные речи.

– Ах, гайдучок ты мой бесценный! – расчувствовался Заглоба.

– Подумаешь, один татарин! У вас, поди, тысячи на счету – и шведы, и немцы, и венгры Ракоци. Куда мне до вас! Других таких рыцарей во всей Речи Посполитой нет. Это я доподлинно знаю. Ого!

– А мы, коли есть охота, и тебя научим сабелькой махать. Я-то отяжелел малость, но Михал хоть куда.

Услышав такое предложение, Бася подпрыгнула от восторга, поцеловала пана Заглобу в плечо, а маленькому рыцарю сделала реверанс и сказала:

– Благодарю за обещание! Немного я уже умею!

Но Володыёвский, занятый беседой с Кшисей, ответил весьма рассеянно:

– К вашим услугам, сударыня!

Заглоба, расплываясь в улыбке, снова подсел к супруге латычёвского стольника:

– Пани благодетельница, я отлично знаю, что турецкие сладости отменные, не один год мне в Стамбуле просидеть пришлось, но знаю не хуже, что и охотников на них тьма. Как же случилось, что на таких отменных девок до сих пор охотников не нашлось?

– Помилуй! Таких, что им руку и сердце предлагали, хватало. А Баську мы в шутку трижды вдовой называем, потому что к ней сразу три достойных кавалера сватались: пан Свирский, пан Кондрацкий и пан Чвилиховский, все шляхтичи из наших мест, с поместьями, коли хочешь, я и сейчас могу всю их родню по пальцам перечесть.

Сказавши это, пани Маковецкая растопырила пальцы левой руки и выставила указательный палец правой, но Заглоба быстренько перебил ее:

– Ну и что же с ними сталось?

– Все трое на войне головы сложили, потому-то мы Баську и называем трижды вдовой!

– Гм! Ну и как же она перенесла такой удар?

– Видишь ли, сударь, для нас это дело привычное, в наших краях

редко кто, до преклонных лет дожив, своей смертью умирает. Даже и присловье у нас есть: «Шляхтич умирает в поле». Как Баська удар перенесла? Поплакала, бедняжечка, малость, отсиделась на конюшне; она, чуть случится что, тотчас на конюшню бежит! Пошла я туда за нею и спрашиваю: «Кого оплакиваешь, Бася?» А она в ответ: «Всю троицу сразу!» Отсюда я заключение сделала, что ни один ей не приглянулся… Потому, должно быть, что голова у нее чем-то другим занята, не снизошла еще на нее Божья воля… Может, на Кшисю, а на Баську, пожалуй, нет!..

– …Другая бы напугалась, а наша, отчаянная, возьми да и пальни из дробовика. Татарин – хлоп в воду!

– Снизойдет! – сказал Заглоба. – Снизойдет, почтеннейшая. Уж кто-кто, а мы с вами это понимаем…

– Таково уж наше предназначенье!

– Вот-вот! В этом вся соль! – отозвался Заглоба. – Вы мои мысли читаете.

Разговор был прерван появлением молодых людей.

Маленький рыцарь чувствовал себя в обществе панны Кшиси несколько смелее, а она, должно быть из сострадания, врачевала его печаль, словно лекарь больного. И может быть, именно поэтому оказывала ему чуть больше сердечности, чем позволяло недавнее знакомство. Но пан Михал был братом пани Маковецкой, а барышня – родственницей ее мужа, и потому такая вольность никого не удивляла. Баська оставалась в тени, и никто, кроме пана Заглобы, не замечал ее присутствия. Но Бася и не нуждалась ни в ком. Весь вечер она с удивлением глядела на рыцарей – точь-в-точь как на великолепное оружие Кетлинга, украшавшее все стены. Потом ее одолела зевота, да и глаза слипались.

– Ка-ак залягу, – сказала она, – двое суток просплю… не меньше…

После таких слов все сразу разошлись, женщины были измучены дорогой и ждали той минуты, когда наконец постелят постели.

Пан Заглоба, оставшись с глазу на глаз с Володыёвским, сначала многозначительно подмигнул ему, а потом слегка оттузил на радостях.

– Михал! А Михал! Ну что? В монахи пойдешь али передумал? Девки как репки. Дрогоёвская – ягодка-малинка. А гайдучок наш румяный, ух! Что скажешь, а, Михал?

– Да полно, – отвечал маленький рыцарь.

– По мне, так лучше гайдучка не найти. Скажу тебе: когда я за ужином к ней подсел, жар от нее шел, как от печурки.

– Егоза она, Дрогоёвская степенней будет.

– Панна Кшися – сладкое яблочко. Спелое, румяное! Но та… Твердый орешек. Были бы у меня зубы… Я хотел сказать: была бы у меня такая дочка, тебе одному бы ее отдал. Миндаль! Миндаль в сахаре.

Володыёвский вдруг нахмурился. Вспомнились ему прозвища, которые пан Заглоба Анусе Борзобогатой давал. Он представил ее, как живую, – тонкий стан, веселое личико, темные косы, ее живость и веселый смех, особый, только ей свойственный взгляд. Эти обе были моложе, но та в тысячу раз дороже любой молодой…