Панк-рок. Предыстория. Прогулки по дикой стороне: от Боба Дилана до Капитана Бифхарта
Шрифт:
Пролог
The Velvet Underground несут ответственность за то, что у рок-музыки (которая тогда еще называлась поп-музыкой) появилась «дикая» сторона. Они решили не толкаться на солнечном и людном тротуаре, по которому дружной толпой шли The Beatles, The Rolling Stones, The Kinks, The Beach Boys, The Byrds и даже едкий, странный, но все равно ультрамодный Дилан, а предпочли исследовать темные подворотни, в которых кипела собственная жизнь, но куда еще не отваживались захаживать ребята с гитарами. Это было смелое решение, и плата за него тоже была серьезная – все недолгие пять лет своего существования группа действительно обитала в тени. Их самый знаменитый ныне «банановый» альбом, вышедший в 1967 году, смог подняться только до 171 строчки в американском чарте – и то благодаря имени художника на обложке. Безусловно, ассоциация с Энди Уорхолом является одним из самых ярких моментов истории группы – обложка "The Velvet Underground & Nico" считается сегодня классикой
Последующие прижизненные альбомы The Velvet Underground выступали в хит-парадах еще хуже дебютного диска: вторая пластинка заняла 199-е место, третья вообще не попала в чарты, а четвертая достигла 202-й строчки к тому времени, когда главный автор уже покинул группу. Для сравнения: оглушительный концертник MC5 "Kick Out The Jams" поднялся до 30-й строчки, и даже дикари из The Stooges со своим первым альбомом почти попали в заветную сотню (106-е место). В то время как MC5 купались в лучах славы на обложке журнала Rolling Stone, а The Stooges читали о себе на страницах New York Times, «Вельветы» незаметно играли по небольшим клубам, привлекая внимание лишь местной независимой прессы. С апреля 1967 года, когда они расстались с шоу Энди Уорхола, и вплоть до лета 1970-го, когда вернулись в Нью-Йорк, чтобы дать свои последние концерты с Лу Ридом, ни одно национальное издание не посвятило The Velvet Underground сколько-нибудь крупного материала.
Истории запоздалого признания не так уж редки в мире музыки, однако нет другой рок-группы, посмертный статус которой претерпел бы столь радикальную и впечатляющую трансформацию: начиная с 1990-х в пантеоне «самых важных в истории» рок-альбомов "The Velvet Underground & Nico" уверенно делит вершину с битловским «Сержантом Пеппером». Бомба, которую заложили «Вельветы», как оказалось, имеет крайне замедленное действие. Здесь будет уместно привести часто вспоминаемое (и столь же часто неверно цитируемое) изречение Брайана Ино: «На днях я разговаривал с Лу Ридом, и он сказал, что первый альбом The Velvet Underground был продан тиражом всего лишь 30 000 копий за первые пять лет. Однако это была очень важная пластинка для многих людей. Я думаю, что каждый, кто купил одну из этих 30 000 копий, собрал свою группу!»[3].
Лирическое отступление. В 2013 году The Wall Street Journal предпринял попытку выяснить, сколько копий альбома "The Velvet Underground & Nico" в действительности было продано. Юрисконсульт группы Кристофер Уэнт сообщил, что эти цифры были утрачены в тот момент, когда лейбл MGM приобрела компания PolyGram. «Наиболее вероятное предположение, что продажи на внутреннем рынке до 1984 года [когда начался массовый подъем интереса к группе – МК] составляют, возможно, 50 000 копий. Вряд ли больше, и я буду удивлен, если они составляют 10 000, но я могу быть неточным» [4]. Для сравнения: альбом The Beatles "Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band" за первые семь дней продаж разошелся в родной Британии тиражом 250 000 копий [5]. Через три месяца продажи составили 2,5 миллиона копий [6].
Итак, айсберг перевернулся. То, что когда-то считалось «андеграундом» и музыкой для узкого круга ценителей, сегодня стало самым настоящим рок-мэйнстримом. Поэтому, если начать в тысячный раз расписывать многочисленные регалии и важность «Вельветов», очень легко вызывать зевоту у ни в чем не повинного читателя. По этой причине краткий анализ исторической значимости группы мы оставим для финала этой главы. Это позволит изучать его факультативным образом – по итогам причудливой истории, в которых хватает драматических моментов и неожиданных поворотов. С чего же начать эту историю?
В 1970 году независимый журналист и будущий музыкант Ленни Кей писал: «Если вы хотите рассказать историю The Velvet Underground, вам нужно начать далеко за пределами тех физических событий, которые произошли на самом деле. Для начала вам нужно взглянуть на Нью-Йорк – породившую их мать, которая зажгла их внутренний огонь, связала эмоциональной пуповиной с чудовищной глыбой урбанистического столпотворения. Вам нужно пройтись по его улицам, проехаться на метро, увидеть оживленную суматоху дня, а также призрачный холод ночи. И вам нужно полюбить его, принять и распознать эту странную силу, потому что именно там вы найдете корни». В 2018 году городской фотограф Камильо Хосе Вергара, работая над своим проектом «Перекрестки», последовал этой рекомендации. Он отправился на пересечение Лексингтон-авеню и 125-й улицы – на тот самый перекресток, который был воспет Лу Ридом и The Velvet Underground в песне "I’m Waiting For the Man", – чтобы впитать и зафиксировать царящую там атмосферу.
Лексингтон-авеню берет свое начало в центре Манхэттена, Мидтауне. Она тянется на десять километров к северной части острова и достигает пересечения со 125-й в Гарлеме, который и по сей день считается негритянским районом города. Рядом находится самая большая в городе метадоновая клиника. Через квартал – хоспис и клиника диализа. И там, и сям – приюты для бездомных и пункты раздачи бесплатной еды. В соседнем здании – бывший супермаркет с уведомлением «Закрыто навсегда» и более современной двуязычной надписью, гласящей «Борьба с постельными клопами! Eliminacion de Chinches». Вергара встал на пропахшем мочой углу и стал наблюдать жизнь оживленного перекрестка и его обитателей. Прохожие, среди которых были бомжи, иммигранты, инвалиды в колясках, а также мужчины с голым торсом, шли по своим делам. Повсюду уличные торговцы. Один продавал наушники, другой наркотики, третий – блоки сигарет. Продавец мороженого обсуждал с покупателями судьбу мексиканского наркобарона. Покупатель с внушительным мешком мелочи зашел в соседнее кафе, чтобы купить кусок пиццы за 99 центов. Рассерженный человек внезапно врезал кулаком по стене. Отовсюду доносились звуки и крики. «Пять долларов, отличные и громкие!», – кричал продавец наушников. «Именем Иисуса!» – кричала женщина в инвалидной коляске. Другой инвалид стучал в тамбурин. Уличный священник проповедовал Царствие Божие. Машины сигналили, дополняя могучую уличную какофонию. Рядом на тротуаре перед сточной решеткой собралось четверо крупных парней. Кто-то из-них уселся прямо на грязный асфальт. Прохожий по имени Харви, который ждал автобус в Бронкс, сообщил: «Наверно, что-то уронили». И затем доверительно добавил: «Там наркотики. Они пытаются их достать. Не говори слишком громко. Это Нью-Йорк, здесь в чужие дела лезть не надо»[7].
Лу Рид и «промежность Лонг-Айленда»
Нью-Йорк является местом, где Америка встречается с Европой. The Velvet Underground, как подлинно нью-йоркская группа, представляла собой миниатюру этого культурного котла: три уроженца штата Нью-Йорк (один из них – еврей с корнями в Польше и России); валлиец, музыкант с классическим музыкальным образованием; немка, актриса и модель, а также повстречавшийся им художник и дизайнер из семьи словаков-русинов. Таким образом, «Вельветы» изначально представляли собой не обычную группу ребят с гитарами, а сложный организм, в котором соседствовали разные национальности, культуры, социальные слои и гендеры. Интересно также отметить, что история VU представляет собой процесс последовательного выдавливания из группы всех европейских, «артовых» элементов. В результате этого музыка The Velvet Underground постоянно менялась. Музыкантом, ответственным за этот процесс, и главным сочинителем группы был Лу Рид. Для «Большого яблока» – настоящий «гений места», подлинное олицетворение Нью-Йорка в рок-музыке. Это не значит, что Рид восхищался городом; напротив, зачастую он его ненавидел. Альбом Рида "New York", вышедший в 1989-м году, содержал сардонические строчки: «Я положу Манхэттен в мусорный мешок / С надписью. / Манхэттен тонет, как скала, / В вонючем Гудзоне – вот так шок. / Об этом написали книгу – его сравнили с древним Римом». Нельзя сказать, что этот негатив был чем-то новым для Лу образца 1989 года. Напротив, все указывает на то, что Лу Рид родился со встроенным чувством раздражения и недовольства.
Льюис «Лу» Рид (Lewis Allen Reed) родился 2 марта 1942 в Бруклине. Все его дедушки и бабушки эмигрировали из Европы в начале XX века. Мамой Льюиса была домохозяйка, которая незадолго до рождения сына победила на местном конкурсе красоты и завоевала титул «Королевы стенографисток», а отцом – бухгалтер[48] по фамилии Рабинович. Будущий фронтмен The Velvet Underground имел все шансы прославиться под этой фамилией, если бы его отец, желая избежать лишних проблем, не сменил фамилию на более американскую Рид. До того как у пятилетнего Льюиса родилась сестра, он был единственным ребенком в семье и по этой причине объектом постоянной и удушающей материнской заботы. Альберт Голдман в своей биографии комика Ленни Брюса (ставшего для Рида одним из героев) писал: «Еврейская любовь – это, безусловно, любовь, однако она смешана с такой массой жалости, оформлена таким количеством утешения и имеет настолько прогорклый вкус из-за молчаливого неодобрения, осуждения и даже отвращения, что, когда становишься объектом этой любви, можно с тем же успехом стать объектом ненависти. Из-за еврейской любви Кафка ощущал себя тараканом»[49][8]. Юный Льюис рос избалованным ребенком, который постоянно требовал внимания к себе. Однако его ответом на неустанный родительский присмотр и опеку был эмоциональный садизм, который впоследствии ощущал на себе каждый, кому доводилось узнать Лу Рида поближе.
Для многих из тех, кто вырос в Бруклине 1940-х и 1950-х, этот эмигрантский район, где селились евреи и итальянцы, был вполне мирным. Однако для Рида, которого мама всегда провожала в школу, это было место, в котором «если выйти на улицу, тебя убьют», а школа напоминала «концентрационный лагерь»[9]. Ситуация не улучшилась и после того, как семейство Ридов перебралось из густонаселенного Бруклина в собственный домик в пригороде под названием Фрипорт на том же Лонг-Айленде, в черте города Хэмпстеда. В 1950-х годах это был спокойный поселок, в котором все старались «обустроиться», жить дружно, быть «как все», а также гордиться Америкой и теми ценностями, которые она давала своему новому среднему классу. Один из обитателей Фрипорта, ходивший с Ридом в одну школу, вспоминал: «Для ребенка это было фантастическое место. Наверное, каждый с южного берега Лонг-Айленда скажет то же самое… Люди могли ходить куда угодно в любое время суток. Это был очень безопасный поселок, почти целиком населенный средним классом»[10]. Однако юный Льюис по-прежнему ощущал себя в тюрьме. «Хэмпстед – это промежность Лонг-Айленда, – заявлял он впоследствии. – Если ты встречаешь кого-нибудь с больной и преступной психикой, он точно из Грейт-Нека[50]. Обычно они становятся преступниками-садистами, которые безжалостно убивают и насилуют четырехлетних. А потом находят письмо, в котором написано: "Я вырос в Грейт-Неке, а чего вы хотели? Привет, мам"»[11]. Перед учителями и одноклассниками Льюис представал начитанным мальчиком с неординарными умственными способностями, который хорошо учился, а также хотел и умел добиваться успехов в спорте. Однако при этом он явно демонстрировал заносчивость и неуважение – как к сверстникам, так и к старшим. Аллан Хайман, его лучший друг, считал, что Лу «пытался быть эпатажным и шокирующим… Он любил шокировать. Это был его конек. Возможно, это одна из причин, по которым он казался мне таким интересным, потому что большая часть моих друзей были совсем другими»[12]. Рид с удовольствием показывал сверстникам свою продвинутость и испорченность: в то время как они начинали пробовать алкоголь, он уже курил косяки; они еще таращились на девушек с обложки Playboy, а он уже читал маркиза де Сада.