Папа Хемингуэй
Шрифт:
Я произнес цифру сто тысяч долларов, и мы сошлись на девяноста, а с правами на испанское издание журнала Эрнест получал все сто тысяч.
С тех пор как я уехал из Гаваны, Эрнест звонил мне почти каждый день. Мы обсуждали, какая книга должна быть опубликована первой — «Опасное лето» или воспоминания о Париже. Наконец я предложил, что хорошо бы узнать мнение издателя. И вот я организовал встречу Эрнеста и редакторов в квартире, которую Хемингуэи снимали на Шестьдесят второй улице, а кроме того, договорился, что его примет директор офтальмологического центра в самой большой клинике Нью-Йорка. Этот доктор считался лучшим специалистом
Чарльз Скрибнер-младший прибыл вместе со своим сотрудником Л. Гарри Браком. Забрав полную рукопись «Опасного лета», а также два экземпляра рукописи всех парижских воспоминаний, они сказали, что приедут снова утром в понедельник, чтобы решить, что публиковать в первую очередь.
Эрнесту позвонили и от Альфреда Барра. Сотрудники Музея современного искусства готовились ехать на финку, чтобы упаковать и привезти в Нью-Йорк для выставки в музее полотно Миро «Ферма».
Я очень надеялся, что, поскольку дела складывались замечательно — с «Лайфом» удалось все утрясти, картина Миро должна была скоро прибыть в Нью-Йорк, а сроки публикации были несколько отодвинуты, — Эрнест сможет расслабиться и получить удовольствие от города. Но я ошибался.
— Как я могу идти к Тутсу Шору и не пить там ничего, или в «Старый Зейдельбург», или еще куда-нибудь?
Мэри готовила нам еду, и мы практически не выходили из квартиры. Эрнест пил только «Сансерре», да и то очень умеренно.
Эрнест много говорил об «Опасном лете». Он волновался, достаточно ли честен был по отношению к Луису Мигелю, боялся, что тот обидится, тревожился, как воспримут испанцы критику их кумира Манолето и не причинил ли он вред Антонио, рассказав о его аресте. Волнения, волнения, волнения…
Мне удалось отвлечь Эрнеста от «Опасного лета» лишь на короткое время, когда у нас появился продюсер Джерри Уолд из «XX век — Фокс». Он сказал, что студия хотела бы купить семь коротких рассказов, по которым был поставлен телеспектакль «Мир Ника Адамса», добавить еще три и снять большой фильм. Студия предлагала сто тысяч долларов. Это привело Эрнеста в бешенство.
— Черт возьми, раньше они платили такие деньги за одну вещь! За «Снега Килиманджаро» я получил сто тысяч и за «Старик и море» — тоже.
Я заметил, что рассказы, которые они собирались купить, — очень короткие, кроме того, многие уже экранизированы, и студия хочет приобрести права на постановку только одного фильма.
— Если ты уже заявил в Голливуде, сколько стоишь, нельзя отступать ни на йоту, — провозгласил Эрнест. — Они могут получить десять рассказов за девятьсот тысяч долларов.
Утром в понедельник пришли Чарльз Скрибнер и Гарри Брак. Чарльз сказал, что обе книги замечательны. Он считает, что надо издавать первым делом «Опасное лето», используя публикацию в журнале как рекламу. Кроме того, лучше, чтобы публикация повести по времени не сильно отстояла от реальных событий, описанных в ней. Гарри Брак признался, что не дочитал «Опасное лето», но тоже придерживается того же мнения. Эрнест улыбнулся, заметив, что и сам склонялся к этому решению. Увидев его улыбку, я вдруг понял, что с тех пор, как улетел с Кубы, в первый раз вижу Эрнеста улыбающимся.
Когда они уехали, Эрнест сказал:
— Кажется,
Эрнест получил удовольствие от обеда. Он выпил пару бокалов вина, как всегда, обменялся грубоватыми шутками с Тутсом, поболтал с Леонардом Лайонсом и спортивным комментатором Джимми Кэнноном, старым другом Хемингуэя. Когда мы возвращались домой, он останавливался у каждой витрины.
— Как чертовски приятно снова вернуться в этот город, — задумчиво произнес он.
Я радовался, видя, что ему хорошо. К сожалению, это продолжалось недолго.
Только мы вошли в квартиру, как раздался звонок телефона.
Слушая то, что говорил Эрнест, я легко понимал, о чем идет речь. Чарльз Скрибнер, посоветовавшись еще раз с Гарри Браком, который наконец дочитал до конца «Опасное лето», решил, что первой должна выйти книга парижских воспоминаний.
— Но я уже послал кучу телеграмм с просьбой прислать картинки корриды и, черт возьми, много еще разных других материалов! — Выслушав ответ, он продолжил: — Я не сказал, что это плохая мысль, но, Чарльз, не думаю, что это очень конструктивно — утром принимать одно решение, а после полудня — совершенно другое. Но если вы с Гарри так решили, я согласен.
В тот вечер Эрнест отказался ужинать и рано лег в постель, обложившись газетами и журналами, которые купил по дороге домой. Он взял и блокнот с карандашом и, когда я выходил из комнаты, уже что-то писал.
На следующее утро мы пошли к глазному врачу. Прием длился почти два часа. У Эрнеста с собой была большая папка с результатами анализов и записями, сделанными гаванскими специалистами, которые его лечили на Кубе. Сначала ему закапали что-то в глаза, и он некоторое время сидел в приемной комнате, ожидая необходимого эффекта. Врач произвел на Эрнеста сильное впечатление. Он сказал, что тот — настоящий колдун. Еще более его потрясло оборудование. По сравнению со всеми этими аппаратами, сказал он, приборы кубинских врачей кажутся совершенно допотопными.
Когда мы уходили, медсестра вручила Эрнесту рецепты. По дороге обратно он не сказал ни слова о результатах осмотра, и только когда мы почти пришли домой, он произнес:
— Похоже, дела обстоят неплохо, и кубинские эскулапы крупно ошиблись. Мне просто нужны более сильные очки.
С тех пор Эрнест никогда не говорил о проблемах с глазами. И я потом никогда не замечал, что он испытывает трудности при чтении. И, насколько знаю, он так и не использовал полученный рецепт и не заказал более сильные очки.
В тот день после обеда Мэри ходила по магазинам, и, когда зазвонил телефон, трубку взял я. Голос мне показался очень знакомым, он словно звучал из далекого прошлого. Однако сначала я никак не мог узнать, кто это, и только через несколько минут понял, что говорю с Джигги. Мы с ней не виделись много лет. Эрнест взял параллельную трубку, и мы так и беседовали втроем. Джигги с трудом выговаривала слова и часто не заканчивала предложения. Она явно звонила издалека, но не говорила откуда. Джигги хотела знать, сколько мы — Эрнест и я — еще пробудем в Нью-Йорке, она хотела приехать и пообщаться с нами. «Ведь мы так давно не видели друг друга», — сказала она. Эрнест ответил, что ему чертовски жаль, но через пару дней он уезжает в Испанию и не сможет с ней встретиться.