Папа Хемингуэй
Шрифт:
— Но почему бы тебе не написать Антонио и Луису Мигелю, объяснить им все и извиниться?
— Думаю, пошлю телеграмму Антонио. Он сейчас в Арле. Но что толку в телеграмме, когда он во Франции будет только один день, да и остановился, наверно, в доме какого-нибудь приятеля, а не в отеле?
— В любом случае можно попробовать. И вполне возможно, что для Антонио и Луиса Мигеля эта фотография не так уж важна.
— И Билл так говорит — несколько фотографий не имеют никакого значения. Но понимаешь, чтобы их отобрать, я проделал огромную работу. И я обещал за всем проследить! У меня просто все болит от этого! Я бы предпочел несколько раз разбиться в Африке, чем один раз увидеть
Он ушел в спальню. Лица всех присутствующих выражали покорность и смирение, из чего я понял, что Эрнест каждый день мучил их такими разговорами.
Тогда я последовал за ним в спальню и твердо сказал:
— Папа, как бы плохо ни обстояли дела, это еще не повод доводить себя до такого состояния. Все равно ничего нельзя изменить.
Он сидел на краю кровати.
— Я старался внушить себе, что не сделал ничего гнусного, но у меня плохо получается. Если бы мне только удалось убедить всех, что я этого не хотел, что так получилось не потому, что я хотел их оскорбить или унизить. Ты правду говоришь, что никто в Америке не обратил внимания на этот снимок?
— Насколько мне известно, никто.
— Я должен написать Ленни Лайонсу и получить точные данные.
— А почему бы нам не выбросить все это из головы и как в добрые старые времена не завалиться куда-нибудь пообедать?
— Не знаю. Я так давно нигде не был…
— Тогда давай. Увидишь, тебе станет лучше.
— Мы собирались поехать в Ним, но потом раздумали, потому что там должен быть Луис Мигель, а мне не хотелось встречаться с ним после выхода «Лайфа» с той фотографией.
— Тогда выпьем здесь, в баре — насколько я знаю, твоя диета допускает одну порцию виски в день, а потом я закажу для нас столик.
— Нет, Хотч, я слишком измучен, но ты можешь пообедать с Онор, Биллом и Анни. У Онор жизнь здесь довольно скучная. Я ведь действительно никуда не хожу.
Он встал, закрыл плотно дверь, приобнял меня и, отведя в угол комнаты подальше от выхода, тихо прошептал:
— Смотри за ними в оба. Особенно за Биллом. Он пытался снова устроить автомобильную аварию. Тогда, в первый раз, ему не удалось меня убить, и теперь он ждет нового шанса. Я не выхожу из дома и по этой причине тоже. В прошлый раз он чуть не скинул меня с обрыва. Нет никакого смысла обсуждать это с Онор, она все время пытается его выгородить.
— Ну, перестань, Папа. Что ты такое говоришь? Ты, наверное, просто шутишь.
Он сильно сжал мою руку, и его лицо стало совсем серым.
— Я никогда не стал бы так шутить. Не знаю, что он собирается делать, но, если вы надумаете идти в ресторан, возьмите лучше такси. Не садись в его машину. Может, тебя он не собирается убивать. Но честное слово, весь сентябрь я прожил как в аду. Мне нужно уехать отсюда, и как можно скорее. Я просил Билла заказать билеты, но ты, пожалуйста, проверь, выполнил ли он мою просьбу. И не заказывай билеты на мое имя. Не говори никому, что я полечу, до самого вылета самолета.
Мы с Биллом сидели в баре, а Анни и Онор одевались к обеду.
— Боже мой, — тяжело вздохнул Билл, в его голосе звучали горечь и боль, — я так рад, что ты приехал! Сомневался, что смогу выдержать с ним еще одну неделю. Эрнест приехал в жутком состоянии, он был так неспокоен, так измучен. И, не отдохнув ни единого дня, тут же бросился ездить по всей Испании собирать эти фотографии, а потом днями и ночами сочинял подписи под снимками. И все время нервничал, спорил с Уиллом Ленгом, и… Господи, что с ним происходит? Я просто ничего не понимаю, Хотч. С ним что-то не так? Он говорит о своих почках, и говорит о них непрестанно, может, действительно дело в них?
Это был грустный обед. Никому из нас кусок не лез в горло. Анни была убеждена — так он ей говорил, — что у Эрнеста смертельное заболевание почек. Я спросил, не жаловался ли он на глаза. Онор заметила, что однажды он что-то такое сказал.
— Но теперь он озабочен почками, как раньше — глазами.
— Мы должны помочь ему вернуться в Штаты, — сказал Билл. — Эрнест просил меня заказать билеты на мое имя — и я это сделал, но потом он передумал. Боюсь, испанцы будут злиться на него из-за Манолето. Представляешь тогда его реакцию? Эта фотография Домингина — ерунда по сравнению с тем, что он написал о Манолето, — мол, тот использовал дешевые трюки и так далее. В Испании полно людей, которых это может взбесить. Манолето — их герой, и негоже какому-то иностранцу плевать на его могилу. Эрнест должен уехать, пока на него еще и это не обрушилось.
(Билл имел в виду утверждения Эрнеста, сформулированные в «Опасном лете», о том, что любителям корриды нравились некоторые трюки, придуманные Манолето, поскольку тот убедил их, что он — великий матадор. Должны пройти годы, писал Эрнест, прежде чем люди поймут, что Манолето действительно был великим матадором, но при этом он частенько в угоду публике использовал дешевые трюки.)
— Просто усталость, — объяснила Анни. — Он так измучен, что не может думать, есть, спать, общаться с людьми. Билл прав. Мы должны отправить его подальше от корриды, Луиса Мигеля и всего остального. Может, он послушает тебя. Мы, кажется, ему больше не интересны. Хотч, теперь твоя очередь, попробуй ты помочь ему.
— Он что-то придумал себе о Билле и машине, — сказала Онор.
— Это точно, — согласился Билл.
— Он постоянно говорит мне об этом, — продолжила Онор.
— Думаю, все из-за той старой аварии, — вздохнул Билл.
— Лучше бы нам вообще не пользоваться машиной, — сказала Онор.
— Что же все-таки происходит с Эрнестом? — спросила Анни. — Иногда он просто пугает меня. Честное слово, мне страшно.
Рано утром Эрнест вошел в мой номер. Мы с ним вместе позавтракали. Он сказал, что его почки не дают ему спать по ночам. Когда он держал чашку чая, его рука мелко дрожала. Он очень хотел узнать о ситуации с фильмом, о проектах Купера. Похоже, этот год будет самым плохим, заметил он, и снова стал жаловаться на безденежье. Я сообщил ему, что студия готова заплатить самое большее 125 тысяч долларов. Это привело его в ярость.
— Но послушай, Папа, я сказал им, что ты отказался.
— Нет!
— Но почему?
— Потому что я хочу получить деньги. Хочу, чтобы ты хорошенько подзаработал, написав сценарий. И я не желаю упускать сто двадцать пять тысяч.
— Но, Папа, у меня есть и другие дела. Честное слово, я совсем не думал об этом сценарии…
— Сколько они предложили тебе?
— Семьдесят пять тысяч долларов.
— Мы не должны их терять. Скажи им, я согласен на пятьсот тысяч. Они обожают торговаться. Это их стиль жизни.