Папоротниковое озеро

Кнорре Федор Федорович

Действительно, большая, многолюдная съемочная группа со всякой техникой: лихтвагеном и тонвагеном, ветродуем и даже приданным ей маленьким самолетиком — нагрянула в старинный северный городок — снимать Древнюю Русь, былину какую-то. Городок выбрали для экспедиции потому, что были в нем, кроме бедных обветшалых церквушек, старинный белый собор Фрола и Лавра, на зеленом пригорке над рекой: толстые каменные арки старинного гостиного двора и широкая река с удобной пристанью. Кругом дремучие леса, а в городе электричество и пустующее до начала учебного года здание новой школы, очень удобное для размещения экспедиции.

Картина

намечалась довольно пышная, конечно, цветная и с некоторым размахом. Всего несколько лет прошло с того дня, как кончилась война, и людей тянуло на все нарядное, цветное, яркое и праздничное — непохожее на военную серость и скудость.

С прибывшей баржи вывели по мосткам шесть белых цирковых коней и выгрузили множество ящиков с костюмами: кафтанами, боярскими шубами и всякой чудной бутафорией: связками красных копий, алебард и особенно всех удививших пустотелых желтых тыкв!

Тут же баржу спешно начали переоборудовать в древний корабль: поставили мачту, пристроили острогрудый, выпуклый нос с коньком на верхушке и облицевали щитами борт с одной только стороны, потому что другой все равно во время съемки не будет виден.

Помрежи побежали по домам набирать массовку: колоритных старичков с беззубой улыбкой, старушек с особенно морщинистыд ми лицами, бородатых мужиков, смешливых девиц. Труднее всего было с мужиками (их почему-то именовали ушкуйниками). К счастью, в последний момент помрежи обнаружили целую партию, человек пятнадцать, мужиков с лесоразработок. Они слонялись около пристани без дела, дожидаясь парохода. Сначала они только отмахивались лениво, отшучивались, а потом вдруг сдались и с хохотом, подбивая один другого, чуть не силком затаскивали в общую кучу еще упиравшихся, повалили разбирать кафтаны, шлемы и копья.

Позже всех вместе с режиссером и оператором в город прибыла Марина Осоцкая, молодая актриса, игравшая в картине главную роль былинной древнерусской княжны.

Когда она в спортивном свитере и светлых брюках проходила мимо горисполкома, за открытыми настежь окнами затих стук пишущих машинок и на три минуты остановилась вся работа. Девушки, уже видевшие ее в двух-трех фильмах и ожидавшие теперь чего-то былинного, величественного, древнекняжеского, расшитого жемчугами, были разочарованы. Пожимали снисходительно плечами и такое вынесли определение: просто хорошенькая, только головка маленькая, а шея длинноватая. И уж на что, на что, а на роль княжны никак не подойдет.

Мужчины ничего не говорили. Только, опустив руку с телефонной трубкой или позабыв про закуренную папиросу, как будто слегка погрустнев, смотрели ей вслед.

На другое утро Осоцкая сидела полуодетая перед большим зеркалом, подставив лицо старому армянину, лучшему гримеру студии, и равнодушно следила за тем, как оно понемногу меняется от общего тона и теней на веках.

Внимательно всматриваясь в свое отражение, попробовала улыбку. Она, конечно, не придумала ее себе нарочно, но знала хорошо и следила за тем, чтобы не утерять эту странноватую свою улыбку.

Улыбка у нее всегда сначала едва уловимо несмело вспыхивала где-то в глубине глаз, блестевших влажно, будто недавно наплаканных. Только мгновением позже, чуть запоздав, точно не удержавшись, следом за глазами оживали в неожиданно обрадованной улыбке

губы.

— Одеваться! Одеваться!

Костюмерша Антонина Анисимовна появилась с целым ворохом одежек, перекинутых через руку. Властно обхватив Осоцкую за талию, заставила ее встать и оттянула ее от зеркала на середину комнаты. Необыкновенно ловко надела и застегнула на взвизгнувшую молнию нижнюю юбку из грубого холста. Одну… вторую… третью…

— Да хватит вам, Антоша! — взмолилась Осоцкая. — Бочку вы хотите из меня сделать!

Антоша, не отвечая, вжикнула еще одной молнией на последней юбке, пригладила складки и, глядя в зеркало, невольно хмыкнула:

— Бочку!.. Надо бы еще одну… А то что получится? Змееныш в сарафане. Разве боярышни такие бывают? Вот увидите, Эрастик подымет крик, что мало фактуры.

Через минуту, как всегда без стука, в костюмерную ворвался сам Эраст Орестович, режиссер-постановщик фильма. Джинсы в те годы еще не вошли в силу, и он был в спецодежде с громадными накладными карманами, боковыми, нагрудными и задними, с блестящими пряжками на плечах.

Лицо его было перекошено, точно в приступе зубной боли. Схватившись за голову, он со стоном рухнул на стул и громко стукнулся локтями о гримировальную полку у зеркала, так что на ней подпрыгнули баночки и флаконы.

— Нечистый меня попутал! Какого дьявола я в нем нашел! С кем связался? Марципан. Сахарин. Глюкоза. Педераст он, что ли?

Осоцкая, снова придвинув лицо к самому зеркалу, оттянула уголок века, внимательно всматриваясь в свое отражение:

— Ну что вы! Нет, он отчасти даже немножко приставучий. Так, конечно, слегка.

— Да неужели? — изобразил на лице приятное удивление Эраст Орестович, но тут же недоверчиво фыркнул. — Во всяком случае, он такое насекомое в виде… как бы… Нарцисса… Ничего, кроме себя, не видит. Очень уж много о себе понимает… Да чччеррт бы с ним! Главное, массовку собрали, корабль готов, а этот финик вдруг сейчас прислал телеграмму. Он, видите ли, будет в пятницу! А? В пятницу!

— Что ж, мы будем сидеть и его дожидаться? Без него и начинать нельзя?

— Да как я буду снимать? Этот суслик ведь должен вас за руку торжественно провести с корабля на пристань под звон колоколов, среди ликующего народа! Корабль под парусом ждет, массовка двести человек одета, облака великолепные, так и плывут, как по заказу, снимать мы все равно должны и будем, получится чудовищная петрушка, но выхода нет, оператор бегает по двору, ищет кого-нибудь, кого можно сунуть на дальних планах, чтоб виден был только корабль с парусом, а люди чтоб вроде муравеичиков. Вы уже готовы? Пойдемте вместе, поглядим, кого он выкопал.

Они спустились по лестнице и вышли на школьный двор. В садике и на волейбольной площадке гуляли, прохаживались или покуривали, рассевшись по скамейкам, бородатые бояре в высоченных шапках, молодцы в кафтанах, девицы в кокошниках. Отдельно столпились мужики с копьями в одинаковых красных колпаках. Их-то и называли ушкуйниками.

— Ну вот, — бесстрастно, но как бы пожимая плечами или умывая руки, буркнул мрачный оператор. — По конфигурации эти четыре как-нибудь сойдут. Решайте.

Четыре ушкуйника — здоровые мужики — смотрели на них, переглядывались, усмехались и ждали.