Парацельс – врач и провидец. Размышления о Теофрасте фон Гогенгейме"
Шрифт:
В каких кругах вращались ученый гуманист и странствующий доктор? Ответ на этот вопрос может осветить важные стороны личности нового городского врача, который надеялся одновременно с новым местом получить и статус университетского профессора. Согласно исследованию Блазера, инициатива призвания Гогенгейма на этот пост исходила от влиятельных членов городского магистрата, которые с воодушевлением приветствовали Реформацию и подвергали беспощадной критике методы схоластики. [292] Городской совет Базеля принял на себя обязанности по регулярной выплате жалования новому врачу. Ежеквартальный гонорар Гогенгейма равнялся 18 фунтам и 15 шиллингам, что в пересчете составляло около 15 рейнских гульденов. Столько же получал юрист Бонифаций Амербах за свои лекции. Место городского врача было очень доходным. Более высокое жалование было только у канцлера городского совета. [293]
Не следует забывать, что, занимая пост городского врача, Гогенгейм одновременно трудился в качестве ординарного профессора в Базельском университете. В силу особой правовой
С этой точки зрения противодействие базельского университета настойчивым попыткам городского магистрата навязать ему нового ординарного профессора, которого сильно недолюбливали на факультете, вызывает уважение. Отношения между Гогенгеймом и профессорским составом стали улучшаться только после вступления городского врача в ряды университетской профессуры. Не в последнюю очередь в этом можно видеть заслугу гуманистов, которые в 1527–1528 годах буквально сели Гогенгейму на пятки. «Позицию Гогенгейма на факультете нельзя назвать устойчивой. Во-первых, он получил профессорскую должность по настоянию городского совета и против воли университетского начальства. Во-вторых, он полностью игнорировал многие статуты университета, в которых описывался порядок принятия в корпорацию новых членов. В частности, для занятия профессорской должности кандидат должен был представить убедительные доказательства наличия у него докторской степени. В то же время бросается в глаза беспомощность городского совета, который, столкнувшись с настоятельной просьбой Гогенгейма подтвердить его „свободный статус“, долгое время находился в нерешительности… В своей просьбе к магистрату Гогенгейм намекал на определенные обещания, которые давали ему право свободно и по своему желанию оставлять службу, независимо от того, работал ли он на князя или на город» [294] .
Как и всегда, деятельность Гогенгейма в Базеле с самого начала сопровождалась скандалами. В университете он формально так и не был признан ординарным профессором. Возможно, ему даже не отвели специальной аудитории для чтения лекций (IV, 146). На всем протяжении своего пребывания в Базеле он вел с факультетом судебную тяжбу, которая так и не привела к удовлетворительному результату. Исследуя суммы гонораров, выплаченных Гогенгейму, мы можем предположить, что начало его преподавательской деятельности приходится на февраль 1527 года, а окончание – на январь 1528. Словно предугадывая скорое завершение своей профессорской карьеры, он продолжал читать лекции даже в самые жаркие дни летних каникул (IV, 540). За два семестра Гогенгейм дал своим студентам массу полезного материала. Конспекты его лекций составили два объемных тома в собрании сочинений, изданных Зюдхоффом.
Наиболее значительным программным сочинением Теофраста как учителя и лектора является, без сомнений, его «Intimatio», датированное 5 июня 1527 года. Оно представляет собой апелляцию к общественному мнению и, вероятно, было написано в то время, когда проблемы с факультетом вышли на поверхность. Обострение конфликта не в последнюю очередь связано с тем, что из-за увеличивающейся с каждым днем известности Гогенгейма в Базель приходили толпы новых студентов. Они становились завсегдатаями его лекций и срывали планы базельской профессуры по бойкотированию неудобного преподавателя. Впрочем, представления о верности и преданности учеников, служившие предметом гордости Гогенгейма, можно отнести скорее к иллюзиям в области педагогики и дидактики. Осознание этого факта пришло к нему позже. «Сохрани вас Боже от моих учеников», – с горечью писал он в одном из своих поздних произведений.
Центральным местом «Intimatio» от 5 июня 1527 года можно считать следующий пассаж:
Ни титул и красноречие, ни знание языков и начитанность, хотя и могут служить прекрасным украшением, не требуются настоящему врачу. Лишь сумма знаний о тайнах природы потребна ему. В задачу врача входят распознавание различных форм болезненных аффектов, определение их причин и симптомов и выписка лекарств. Последнее дело предполагает наличие у эскулапа острого ума и неутомимого усердия в постижении медицинского искусства… Чтобы передать хотя бы малую часть своих знаний, я, благодаря роскошному гонорару от господ Базеля, ежедневно в течение двух часов учу студентов практической терапии, основанной на опыте и знании. Особое внимание я обращаю при этом на учебные книги по внутренней медицине и хирургии, автором которых является ваш покорный слуга. Чувствуя потребность аудитории, я подробно раскрываю перед слушателями их содержание. В этих учебниках вы не найдете мешанины из Гиппократа, Галена и других ученых медиков, но лишь то, чему
Написано в Базеле, в июне 1527 года. [295]
Высокое значение опытности и разума было впервые осознано Роджером Бэконом (1214–1294), средневековым францисканским монахом, активно разрабатывавшим естественнонаучные проблемы. Как и у Теофраста, жизнь Бэкона представляла собой череду полос отчаянной борьбы и мнимого преуспеяния. В своих научных построениях он равнялся на Альберта Великого и Арнольда де Вилланову с его девизом «Ни одна наука не создана только для себя. Каждая является частью органического целого» [296] . По аналогии с Гогенгеймом, наследие Бэкона было по достоинству оценено только в XVII веке. Сообразно с названными принципами, Гогенгейм стремился подорвать авторитет учения о четырех жидкостях, показать недостаточность сведения сложного комплекса заболеваний к эвкразии и дискразии (хорошей и плохой сочетаемости), а затем сорвать покров догматической непреложности с так называемых комплекций. Согласно этому учению, каждой жидкости соответствует определенное качество или свойство. Кровь обладает влажным и теплым качеством, слизь – холодным и влажным, желтая желчь – теплым и сухим, а черная желчь – холодным и сухим. [297] На этой основе базировались фармакология и терапия. Схоластическая и гуманистическая медицина находилась в тупике. Во многом это объяснялось тем, что ее представители уделяли повышенное внимание филологии. Их споры чаще вращались вокруг вопроса о том или ином способе прочтения классиков, в то время как проблемы соотношения мертвого и живого организма пользовались гораздо меньшей популярностью. Ярким примером такого гуманиста от медицины может служить Якоб де Партибус (Jacques Despars), который 40 семестров читал лекции о комментариях на Авиценну (IV, 421; VI, 316; VIII, 217) и вызвал на себя шквальный огонь критики со стороны Гогенгейма. Глядя на эти негативные примеры, не следует думать, будто в то время прогрессивные исследования, основанные на опыте и эксперименте, вообще не имели места. Со своей стороны, Гогенгейм рассматривал кризис этой филологической медицины как предпосылку для реформирования высшей школы вообще и медицинского образования в частности.
Пиком преподавательской деятельности Гогенгейма в Базеле стало лето 1527 года, а если быть более точным, ночь на праздник святого Иоанна Крестителя. Если верить отдельным свидетельствам, это была самая революционная ночь в истории медицины. Событие связано с кострами, которые по распространенному народному обычаю в изобилии возжигались в эту ночь на европейском пространстве. Огонь должен был очищать воздух и отгонять злых духов. В ночь на Ивана Купалу люди собирались вокруг костров, танцевали, прыгали через огонь и тем самым реализовывали накопившуюся за год агрессивную энергию. Согласно «Словарю германских суеверий», «в ночь на Ивана Купалу люди бросали в огонь старые вещи, уничтожение которых символизировало устранение всего ветхого, ненужного и опасного для жизни». Считалось, что прыжки через огонь приносят счастье и здоровье, предохраняют человека от высокой температуры, коликов, радикулита и способствуют удачным родам. [298]
В Базеле в канун дня святого Иоанна солнце зашло в 20 часов 23 минуты. Не только простой народ, но даже студенты и заезжие школяры с нетерпением ждали минуты, когда можно будет зажигать костер. Причину нетерпеливого ожидания, щекотавшего нервы образованной публики, мы находим в книге «Парагранум». «В ночь на праздник святого Иоанна, – пишет Гогенгейм, – я выбросил в костер множество книг, чтобы все несчастья вместе с дымом рассеялись в воздухе. В те минуты я всем сердцем желал очищения царства медицины, которую не может повредить ни один огонь в мире» (VIII, 58). А в тексте, посвященном вопросам женской истерии, мы читаем: «Смотрите на меня и следуйте за мной. Я проложу новый путь, напишу новые книги, а старые выброшу в огонь. Они злятся на меня из-за того, что я сжег книги кухонных авторов. Но ведь если они годятся для кухни, то годятся и для огня» (VIII, 325). Это сожжение книг, которое, согласно источникам, состоялось именно в Базеле, могло проходить по трем сценариям.
Первый. Ритуальное сожжение книг. Двое студентов привезли на телеге пухлый том канона медицины, написанного Авиценной. По команде профессора книгу бросили в огонь, сопровождая этот процесс криками и улюлюканьем.
Второй. Гогенгейм действовал больше спонтанно, чем по заранее составленному плану. Стоя у костра, он, поддавшись внезапному душевному порыву, выбросил в костер зажатый под мышкой компендиум по медицине, который использовал во время лекций. Возможно, это был комментарий Жака Деспарса «Summula Jacobi de Partibus… ex ipsius Mesue libris excerpta». Сожжение этой книги было скорее символическим актом, чем нанесением материального ущерба имуществу медицинского факультета.