Парацельс – врач и провидец. Размышления о Теофрасте фон Гогенгейме"
Шрифт:
Работая в русле прогрессивно ориентированной истории медицины и естественных наук, Вальтер Пагель, который, в отличие от Штребеля и Гартманна, является серьезным ученым и блестящим знатоком творчества Парацельса, следующим образом выстраивает его достижения в области алхимии, медицины и естественных наук:
– Описание горной болезни как профессионального заболевания и корректное этиологическое толкование.
– Прогрессивное и местами оригинальное описание многообразных форм сифилиса, включая врожденные случаи заболевания с параллельными указаниями на лечение этой болезни ртутью и гваяковым деревом.
– Исследование диуретического действия ртути и ее использование для лечения водянки.
– Постулирование взаимосвязи зоба с минералами и качеством питьевой воды.
– Отстаивание антисептических и консервативных принципов в хирургии. Вера в целительную силу природы.
– Разработки в области ятрохимии и попытки выведения яда из неорганических препаратов. Подчеркивание экзогенных повреждений. Сравнение процесса образования камней во внутренних органах с постепенным появлением винного камня в сосуде.
– Изучение кислот, одни из которых способствуют, а другие, наоборот, препятствуют пищеварению, с параллельными наблюдениями за воздействием кислот на свертываемость белка. [358]Приведенный список Пагеля требует сегодня дальнейшего уточнения и нередко подвергается справедливой критике. Так, к примеру, Хемлебен указывает на содержащуюся в работе Гогенгейма о горной болезни теорию обмена веществ
Критика тезисов Пагеля повлекла за собой появление самостоятельных работ, освещающих отдельные пункты учения Парацельса и его практические достижения. К таким работам относится, к примеру, серьезное исследование Герхарда Айса. [361] Чтобы снять недоразумения относительно ятрохимии, мы должны усвоить следующее: Гогенгейма нельзя считать основателем химической медицины в том смысле, в каком Андрея Везалия, издавшего свою знаменитую книгу «Фабрика человеческого тела», называют основателем современной анатомии. Точно так же «химиотерапевтические» озарения в «Антидоксах», сочинениях о камнеобразующих болезнях и базельских лекциях недопустимо сравнивать с открытием Вильямом Гарвеем кровообращения. В то же время мы не можем сказать, что роль Парацельса в истории химии и ятрохимии ничтожно мала, а его деятельность в этих сферах осталась незамеченной. Стоит только указать на грандиозные успехи в указанных областях таких известных парацельсистов, как Освальд Кролл (1580–1609), Торкват де Мэрн (1573–1635) и Леонард Турнейзер (1530–1595). В числе их достижений Пегель называет открытие хлорида ртути и химическое исследование минеральной воды, которые оказали огромное влияние на фармакопею Нового времени. [362] И это еще не главные успехи парацельсизма. Его выдающаяся роль заключается в смещении научно-практических приоритетов в сторону реформированной медицины с присущими ей алхимико-химическими взглядами, стремлением к познанию природы и желанием экспериментировать. Произведения Гогенгейма стали не столько объектом содержательного анализа, сколько программой. Это особенно хорошо видно в книге «Основание Баракальсусом химической медицины», принадлежащей исламскому парацельсисту Ибн Саллуму. [363] Значение Гогенгейма как инициатора, мотиватора, смелого исследователя и экспериментатора до сих пор не оценена по достоинству.
Медико-философская программа парацельсизма не подвержена действию времени. В сфере инспирации и конструктивной критики она положила начало целой эпохе, причем не только в истории науки, но и в области научной идеологии. К примеру, 50 лет назад «прогрессивный парацельсизм» активно выставлялся на первый план, в то время как сегодня теоретическое наследие Парацельса скорее используется для формирования «альтернативного» жизненного стиля. При этом сам Теофраст фон Гогенгейм остается свободным от идеологических пут.
Гогенгейм, которого Эрвин Якле называет «наследником и зачинателем» [364] , кажется, никогда не испытывал потребности в раскаянии: «В чем раскаивается врач? Ни в чем! Он проводил дни своей жизни в общении с таинственными сущностями, арканами и справедливо считался магистром земного света» (VIII, 321).Часть IV Там, где заканчивается врач, начинается философ
Глава I У каждого врача есть своя философия
Стремлюсь ли я к созданию новой философии?
Да, скажу я, тысячу раз – да!
(VIII, 118)
Философ Джордано Бруно, читавший одно время лекции в Виттенбергском университете, называет нескольких ученых, которые, по его собственному признанию, кардинально повлияли на формирование его мышления. Это Альберт Великий, Николай Кузанский, Николай Коперник и Парацельс. 12-ю годами позже, 17 февраля 1600 года, спустя почти 2000 лет со смерти Сократа, Бруно был сожжен в Риме. Конец его жизни, полной исканий, странствий и приключений, напоминает нам о Мигеле Сервете, также пострадавшем в Женеве за свои убеждения. Почтительные отзывы знаменитого расстриги-доминиканца о Гогенгейме говорят о влиянии последнего на жаждущие знания умы того времени. Авторитетные авторы учебников по истории философии в течение многих лет с большой неохотой и обязательными оговорками соглашались видеть в Парацельсе представителя проповедуемого ими предмета. Известные работы, написанные в век Просвещения, из которых можно назвать сочинения Якоба Брукнера (1742) и Иоганна Георга Вальха (1775), причисляют его к так называемым теософам, которые «не прислушиваются к зову разума» и поэтому «не могут быть названы философами» [365] . Еще Фридрих Георг Вильгельм Гегель видел в нем «варвара», принадлежащего к тому сорту людей, которые «воспринимают духовные сущности чувственным образом». «Глубина души», которой характеризуется творчество Якоба Беме, не была свойственна Гогенгейму, в котором, по слову Зеппа Доманди, преобладали «насилие», «грубая чувственность» и «чудовищная варварская сила».
Этим негативным оценкам, собранным Зеппом Домандлом в книге «Парацельс – этап немецкой философии» (1990), противостоят восторженные отзывы романтически настроенных мыслителей: Франца фон Баадера, Игнаца Пауля Виталя Трокслера и Артура Шопенгауэра. Всех их отличали и сближали с Гогенгеймом оригинальность, чувствительность, понимание состояния страждущей души и духовная солидарность, незнакомые Гегелю и другим влиятельным умам Нового времени. В галерее философов-аутсайдеров, не получивших должной оценки от потомков, не последнее место занимает известный поэт Генрих Гейне, затрагивавший в своих глубокомысленных стихах острые проблемы немецкой цивилизации. Ее ярким представителем и был Гогенгейм, этот «натурфилософ в высшем значении этого слова» [366] . Примечательно, что в новом «Словаре по истории философии» имя Гогенгейма не просто упоминается на полях, но занимает почетное место в ключевых статьях, посвященных архею, первичной материи, матрице и т. д. Нищий доктор Теофраст неожиданно получает титул мыслителя и автора, наложившего отпечаток на целую эпоху. Создается впечатление, что если о роли Парацельса в истории медицины и естественных наук сегодня говорится сравнительно мало, то в сфере философии и теологии его имя упоминается как никогда часто. Именно в этом ключе написаны многие заметные публикации последних лет. [367]
Не стоит и говорить о том, что в словарных статьях, посвященных разбору конкретного понятия или определенной темы, философское наследие Гогенгейма представлено в достаточно усеченном виде. Читая отдельные выдержки и экстракты из сочинений Парацельса, иллюстрирующие ту или иную грань его мировоззрения, невозможно проникнуть в суть философского существования вечного странника. При таком подходе даже от самого проницательного взгляда ускользает, что основой философских размышлений врача была его медицинская
Я клянусь совершенствовать свое врачебное искусство, не уклоняться ни на шаг от своего призвания до тех пор, пока Бог не призовет меня к себе, и всеми силами противостоять ложным искусствам и учениям в медицине. Я буду стремиться любить больных больше, чем самого себя. Я считаю недопустимым судить о состоянии больного исключительно по внешним симптомам и назначать лекарства, не вникнув в суть болезни. Я никогда не возьму денег, которых я не заслужил. Я не буду слепо доверять аптекарям и насильно заставлять лечиться детей. Я обязуюсь не тратить время на пустые домыслы, но неизменно устремляться к точному знанию. Я ни за что не буду лечить князей и знатных людей, если они не заплатят вперед причитающийся мне гонорар. Я не буду лечить благородных дворян в их замках, а монахов или монахинь – в их монастырях. Я никогда не буду практиковать свое искусство во Франции и Богемии! Если поблизости заболеет какой-либо врач, я должен приложить все усилия для его лечения, даже если он никогда не слышал о моем существовании и не приглашал меня к себе… Если болезнь послана человеку во испытание или в наказание за грехи, я не должен вмешиваться в Божий промысел. Там, где природа бессильна, мне также не должно предпринимать напрасных попыток. Тот, кто задерживает полагающийся мне гонорар, достоин презрения… Я должен оказывать помощь женщинам, утешать советом и добрым словом всех тех, кто страдает от уныния. Во всем этом я клянусь перед своим Создателем.
Поскольку больному посылает врача сам Христос, я всякий раз подходя к одру страждущего, должен воспринимать себя как Божьего избранника и действовать в соответствии со словами Спасителя о любви к ближнему!.. Однако я не должен применять свое искусство в доме, где муж и жена находятся в ссоре друг с другом, проистекает ли она из личной неприязни или имеет в своей основе материальные причины! Я не буду лечить тех, кто презирает врачей, но, несмотря на это, требует помощи. Я клянусь не давать человеку, больному незнакомой мне болезнью, неизвестное лекарство, даже если он будет просить об этом (VI, 162). [368]
По сравнению с оригинальным текстом клятвы Гиппократа бросается в глаза, что ius iurandum Гогенгейма написан автором в состоянии внутреннего и внешнего борения. Вместо пунктов о солидарности врачей, хранении профессиональной тайны, четком запрещении абортов и эвтаназии, Гогенгейм пишет о необходимости совершенствовать врачебное искусство и любви к ближнему. Фраза о недоверии к аптекарям выглядит не столь уж неожиданно, если мы вспомним запущенность и неразбериху в базельских аптеках, над улучшением работы которых усердно трудился Гогенгейм. Интересны замечания о социальном долге врача, его обязанностях по отношению к женщинам, осторожном обращении с детьми и указания на необходимость примирения ссорящихся супругов для проведения лечения в стабильной семейной атмосфере. Нежелание «практиковать свое искусство во Франции и Богемии» и упоминания о невыплаченном гонораре служат отражением личного опыта составителя клятвы и в этом смысле являются препятствием для универсального использования этой присяги. Нельзя не отметить, что, вопреки данному им зароку, Гогенгейм впоследствии не раз бывал в Чехии, причем именно как врач, а не праздный путешественник. Ребристость, тенденциозность, субъективность и полемическая острота парацельсовского варианта клятвы Гиппократа не позволили ей превратиться в догматизированный текст.
Рассматриваемый как источник по истории медицинской этики ius iurandum Гогенгейма может стать хорошей основой для широкой дискуссии. Клятва Гогенгейма служит ярким примером этического обобщения единичного опыта. Она иллюстрирует нам господствующую парадигму того времени, когда практический ум в соединении с личным опытом выводил мыслителя и практика на более высокую ступень спекулятивного этического обобщения. Следует отметить, что многие этические проекты современности несут на себе очень похожий отпечаток.
Мы не должны забывать, что в парацельсистской медицине к врачу предъявлялись очень высокие требования, которые касались уровня его профессионализма и особенностей его характера. Так, Парацельс считал безбрачие идеальным состоянием врача, поскольку тот должен был полностью посвящать себя своему искусству и отдавать все силы на борьбу с болезнями. Гогенгейм, так же как и Гиппократ, придает большое значение личному участию врача в судьбе больного. И тот и другой считают, что врач должен в первую очередь действовать по совести (V, 424). Врач должен всегда оставаться «трезвым, внимательным, мягкосердечным, целомудренным и не гордиться похвальными отзывами со стороны окружающих». Он должен «думать о больном больше, чем о себе, и ценить свое искусство больше, чем деньги» (V, 423). Не последнее место у Гогенгейма занимает и научная этика. По его мнению, врач, следуя принципу гармонии макро– и микрокосма, «должен знать больше всех» и непрестанно стремиться к умножению своих знаний о природе и человеке. «Тот, кто проник в тайны неба и земли, узнал и человека в его целостности. А тот, кто узнал человека, по праву может считаться врачом», – писал Гогенгейм (IV, 454). Роберт Генри Блазер, размышляя над этими строками, писал: «Его (Гогенгейма) медицинская этика проникнута идеей совершенного врача. Для Парацельса совершенным врачом является тот, кто обладает мощной теоретической базой и одновременно имеет за плечами богатейший практический опыт. Движимый жаждой познания, такой человек с каждым днем преумножает свои знания и тем самым повышает уровень профессионализма. Год от года багаж приобретенных им знаний увеличивается, что делает его незаменимым врачом и специалистом своего дела» [369] .
Принципы медицинской этики, сформулированные Гогенгеймом в Базеле, сочетают в себе универсальные положения и сиюминутные фразы, написанные в приливе минутного гнева. По сравнению с базельским текстом медико-философские экзерсисы в книгах «Парамирум» и «Парагранум» составляют единую теоретическую схему и, взятые в комплексе, образуют стройную систему. Философия, необходимая для любого врача (V, 271), изложена здесь в убедительной и доступной форме. Не следует думать, что философия в данном случае выступает своего рода пропедевтикой в медицинское образование. Скорее она венчает и оформляет его. В одной из базельских лекций, прочитанных на латыни, рассказывается об отношениях медицины и философии: «Там, где заканчивается врач, начинается философ… тем самым философ рождается из врача, а не врач из философа» (V, 338). По мнению Гогенгейма, это правило наглядно демонстрирует себя на практике: «Из лечения проистекает философия, а не наоборот» (IV, 120). По Гогенгейму, только практическим путем можно было приобрести столь ценимую им опытность, познать истинную философию, войти в понимание природы, научиться видеть корни болезни и распознавать способы их врачевания. О том, что Гогенгейм фактически отождествлял философию с практикой, говорит его определение всякой опытной науки как labor sapientiae, когда основой практических навыков выступает дух мудрости, «который и формирует наш опыт» (III, 238). Интересно выдержанное в истинно пифагорейском духе замечание о том, что путь к величайшему чуду философии, определяемой как labor sapientiae, пролегает через молчание и терпение. В молчании врач устремляется к познанию тайн природы, которые раскрывают себя в философии. В этом смысле философы выступают у Гогенгейма как «инспираторы субтильных сущностей» (III, 238).