Парадиз–сити
Шрифт:
В те дни, когда миссис Сэмюеле не предавалась воспоминаниям о прежних деньках и несбывшихся мечтах своего покойного мужа, она рассказывала Фелипе о городах Европы, о которых он только читал в книгах, и о блюдах, о которых мальчик даже не слышал, не говоря уж о том, чтобы попробовать. Женщина вспоминала о своем сиротском детстве, когда ее передавали из семьи в семью — до тех пор, пока она не осела в детском доме при женском монастыре в небольшом городке Салерно на юге Италии. Там она жила до тех пор, пока — за неделю до своего восемнадцатилетия — не познакомилась со своим Эллиотом, встречу с которым в местном кафе устроили его родители и мать–настоятельница.
Миссис Сэмюеле рассказывала о своей юности, прошедшей в незнакомом городке за океаном, где она работала белошвейкой в ателье. Там из работниц выжимали все соки. Она подарила жизнь трем сыновьям, мучилась
Фелипе нравилось слушать эти истории, когда они с миссис Сэмюеле в ранние утренние часы потягивали горячий чай из кружек, в углу негромко бормотал телевизор, а за окном нарастал шум просыпающегося города. Женщина никогда не расспрашивала мальчика о том, как ему удается выживать, не имея ни семьи, ни дома, а сам он предпочитал о себе не распространяться. Все, что ей нужно было знать о Фелипе, ей сообщил домовладелец Луис, тощий, низкорослый, вихляющийся человечек, убедивший ее в том, что мальчику можно доверять. Только после этого она решилась впустить Фелипе в свой дом, чтобы он помогал ей с покупками и служил хоть какой–то защитой от непреходящего одиночества. Она ни разу не попросила его переночевать на кушетке рядом с книжными полками, ломившимися от редкостных изданий, которые давно никто не открывал. Фелипе на это не обижался и сам на ночлег никогда не напрашивался. Он принимал их взаимоотношения такими, какие они есть, испытывая благодарность к женщине за проведенные вместе часы и за деньги, которые она ему платила. Они ничего не требовали друг от друга и с самого первого дня знакомства были довольны тем, что имеют.
Фелипе никогда не крал у миссис Сэмюеле, хотя в те часы, когда женщина засыпала, послушав утренние новости, имел возможность покопаться в коробочке с драгоценностями, которую она хранила под тумбочкой возле кровати, «приделать ноги» столовому серебру и даже небольшому телевизору. Нет, такое Фелипе и в голову не приходило. Впрочем, спроси его почему, вряд ли он смог бы ответить. Ему нравилась эта пожилая женщина, но ведь нравился ему и парень–управляющий из бакалейно–гастрономической лавки «Ки фуд», а между тем за последние годы Фелипе украл оттуда столько всего, что магазинчик вполне мог бы разориться. Чем это объяснялось? Возможно, тем, что слишком легко красть у того, у кого и так почти ничего нет. А может быть, причина была в том, что Фелипе крал лишь то, что мог съесть или надеть на себя. Но, скорее всего, он просто не хотел подвести и разочаровать старую женщину, которая, хотя и не говорила ему этого, привязалась к нему, как к родному.
Фелипе доверял миссис Сэмюеле и, чтобы спрятать пакеты с деньгами, которые передал ему Бен Мерфи, не мог придумать места лучше, чем темные углы ее квартиры. Парень также был уверен в том, что, если старушка каким–то чудом найдет три пакета с долларами, то не прикарманит их, а поинтересуется у него, откуда они взялись и кому принадлежат. Никому из знакомых Фелипе даже в голову не придет, что у него хранятся такие огромные деньги, и никто из тех, кто будет прессовать Бена Мерфи в безумной погоне за ста тысячами, не додумается даже взглянуть в сторону пятнадцатилетнего мальчишки. А если это все же случится или Бен даст слабину и откроет им правду, они будут искать где угодно, только не в полуподвальной норе сморщенной от старости вдовы. Ее муж давным–давно умер, друзей тоже не стало, и все трое сыновей — каждый по–своему — трагически погибли, не успев вкусить жизни.
Спрятав три толстых пакета с деньгами за излохмаченные томики рассказов о Шерлоке Холмсе, Фелипе решил, что здесь они — в такой же безопасности, как если бы лежали в банковском сейфе. И вот теперь, сунув руки в карманы, он шел по улице и думал: чтобы получить эти деньги назад и воспользоваться ими, нужно всего ничего — остаться в живых на этих самых улицах еще хотя бы два года.
* * *
Паула крадучись шла вдоль густых темно–оливковых кустов по направлению ко вторым воротам, избегая пятен света от вкопанных в землю садовых фонарей, освещавших заднюю часть поместья Росси. Сразу же после того, как сгустились сумерки, ей удалось выбраться через маленькое окошко ее комнаты, выходившее в сад. Осторожно пройдя по залитой гудроном кровле, Паула спустилась по водосточной трубе и оказалась в саду. Вскоре, не дойдя до трехметровых ворот, по обе стороны которых были водружены камеры наблюдения и открыть которые можно было
Наконец Паула села верхом на стену. По ее рукам и ногам текла кровь. Она оглянулась на особняк. От нескольких горевших в нем окон ее надежно скрывали кроны высоких деревьев. Убедившись в том, что бегство осталось незамеченным, Паула спрыгнула с трехметровой высоты, надеясь, что приземлится на траву или в худшем случае на заросли кустов. Отчасти она оказалась права, вот только кусты, в которые она упала, были розовыми, и острые шипы в кровь исцарапали ей лицо. Укутанная ночным безмолвием, Паула лежала несколько бесконечных минут, пытаясь отдышаться и не открывая глаз. Совершенно одна, безмерно уставшая и страдающая от боли, она, тем не менее, была полна решимости идти по темной дороге навстречу помощи, от кого бы та ни пришла. И вот, поднявшись и отряхнувшись от листьев и травы, девочка пустилась в путешествие, надеясь на то, что спасение придет еще раньше, чем над горизонтом поднимется солнце.
* * *
Пит Росси наблюдал за каждым движением беглянки из своего кабинета, сцдя в глубоком кресле черной кожи, стоявшем перед стеной, увешанной мониторами. На них передавалось изображение с многочислен–ных камер видеонаблюдения, снимавших происходящее в поместье под всеми мыслимыми и немыслимыми углами. Когда девочка взобралась на стену и спрыгнула с другой стороны, он улыбнулся.
— Никто не может проникнуть сюда и выбраться отсюда, — сказал он худощавому мужчине, стоявшему позади него. — Именно это ты твердил мне, когда устанавливал здесь все это оборудование. И еще ты говорил, что я могу спать спокойнее, чем президент Соединенных Штатов. Помнишь свои слова, Крис?
— Помню, — ответил Крис Романо. — И все, что я говорил, остается в силе. Не позволяйте обмануть вас тому, что вы видите, босс. Давайте не будем забывать, что это мы позволили ей бежать. Если бы не это, мы могли бы схватить девчонку с того самого момента, когда она вылезла в окно.
Росси отвел взгляд от мониторов, посмотрел на Романо и снова улыбнулся.
— У нее это здорово получилось, — проговорил он. — Я, откровенно говоря, сомневался даже в том, что ей удастся слезть с крыши. При том, что она до смерти напугана, у нее хватило на это духу. Большинство подростков, окажись они перед необходимостью сделать то же самое, дождались бы утра, чтобы не плутать в темноте, а этой и ночь нипочем, главное, чтобы никто ее не заметил.
— Трое моих людей ждут снаружи и проследят за ней, — сообщил Романо, — и, кроме того, в полумиле отсюда вверх и вниз по дороге дежурят две машины, так что, в какую бы сторону она ни пошла, ее не упустят.
— Запомни, они должны только следить за ней, и ничего больше, — сказал Росси, вновь повернувшись к мониторам, на которых теперь не было ничего, кроме кустов и деревьев. — Я не хочу, чтобы с этой девочкой что–нибудь произошло. Она не мишень, она всего лишь приманка.
— В ее часы вмонтирован маячок, — ответил Романо. — Даже если ей каким–то чудом удастся улизнуть от наружки, наши люди обнаружат ее в течение нескольких минут.
— А если она снимет часы? Или потеряет? Что тогда? — спросил Росси.
— В ее сумочку вшито дублирующее устройство, а третье мы поместили в огонек на ее правой кроссовке. Девчонка может потерять одну из этих вещей, даже две, но никак не три.
— Надеюсь, что ты прав, — согласился Росси. — Мы не имеем права ошибиться.
— Вы думаете, она найдет его, босс? — спросил Романо.
Он был молод и красив, с точеным лицом, оливковой кожей, густой шапкой темных волос и черными глазами. Он принадлежал каморре с тех пор, как ему исполнилось шесть лет. Обнищавшие родители привели сына к местному дону и дали ему клятву верности, в том числе и от имени маленького сына. После этого мальчика переправили в Соединенные Штаты и поместили в семью, которая жила^в зажиточном городе округа Вестчестер штата Нью—Йорк. Криса отдали в лучшую частную школу, чтобы раскрыть его потенциальные таланты и пристрастия, главным из которых оказалась склонность к электронике.