Парадоксы Младшего Патриарха
Шрифт:
– Это верно, что сама, – вздохнул я. – Нипочем не забуду. Только-только ты на волю вырвался – и тут же на меня налетел. Повезло тебе, нечего сказать.
– Брось, – возразил Тхиа. – Если хочешь знать, мне действительно повезло. Ты меня просто спас.
Я что, ослышался? Или спятил? Тхиа никогда не лжет… а сейчас он не просто правдив, он искренен… но ведь не мог же он сказать то, что я услышал!
– Балда ты все-таки, – изрек Тхиа, вдоволь наглядевшись на мою одурелую рожу. – Ты себя тогда убийцей честил… хотя и недоубил меня, позволь тебе напомнить. А ведь я мог о себе тогда это сказать с большим правом. Вовремя Шенно меня к вам наладили. Иногда мне кажется, что еще немного, и я стал бы убивать людей только для того, чтобы мне хоть
– Почему? – едва смог вымолвить я.
– А потому, что чувство должного – это… должное чувство, я согласен, и без него никак нельзя… но у меня-то и других хватало – а в ответ я получал все то же чувство должного, и только. В ответ на любовь, на злость, на обиду, на сострадание. На все. Даже и от слуг, которых я спасал от наказаний, лечил и все прочее… ненавидеть им меня было не за что, пожалеть они меня не догадывались, а любить – боялись. Хороший, дескать, мальчик Тхиа… покуда не вырастет. Так что я, кроме Кеану, живых людей, почитай что, и не видел. Меня никто не любил и не презирал. Никто не хотел хлопнуть меня по спине… или хотя бы вырвать мне кишки. Мне никто не был рад и мною никто не тяготился. Это как быть мертвым заживо… и даже убить тебя никто не хочет.
Он неожиданно засмеялся.
– А потом я попал к вам. И нарвался на роскошную, настоящую, полноценную ненависть. Такую живую… от всего сердца. Кинтар, балда… ты сперва и вправду убить меня хотел… ты и не представляешь, как я был счастлив. Меня хотят убить – значит я и в самом деле живой! А когда… – Тхиа на мгновение примолк. – Когда ты расплачивался за то, что сделал меня живым… а сам еще потом у меня прощения просил… у меня мужества недостало сказать тебе правду. Я не умел тогда. Не знал, как. Я и сейчас не очень знаю, как сказать ее – всю.
Некоторое время Тхиа молча смотрел в костер. Я тоже молчал, не в силах произнести ни слова.
– А правда, – вновь нарушил молчание Тхиа, – еще и в том, что досталось мне, в общем-то, за дело. Я ведь не только восхищался тобой. Я тебя еще и ненавидел. Вовсе тебе тогда не показалось.
– Я думал, ты меня презираешь, – тихо промолвил я.
– Нет, – возразил Тхиа. – За что? Нет. Я почти преклонялся перед тобой.
– Перед помоями со свалки? – невольно усмехнулся я.
– Именно, – кивнул Тхиа. – Слуга в нашем доме считался вещью – а ты даже и вещью не был. Грязь, которую вышвырнул на помойку… да, тебе посчастливилось повстречать мастера Дайра – но остальное-то ты сделал с собой сам. Был ты меньше, чем никто, а сделался недосягаемо умелым бойцом, каким я и стать не надеялся… сам, своим трудом. И за это я восхищался тобой исступленно… а ты не снисходил до меня. Ты меня даже не презирал… это было почти как домой вернуться. Я был тогда не совсем в своем уме… а если бы ты не дал мне по морде, совсем бы рехнулся.
На этот раз улыбка Тхиа была откровенно виноватой.
– Ты ведь считал меня богатым, родовитым счастливчиком с кучей привилегий?
– Лучше не напоминай, – попросил я. – Страшно и подумать, какой я был дурак.
– Не ты один, – помотал головой Тхиа. – Я ведь почитал счастливчиком тебя . Не делай такие глаза. Ты рос на свалке. Тебе давали плюхи и милостыню. Ты замерзал и голодал – Кинтар, я не понимал, что значит замерзать и голодать, но я понимал, что значит быть живым. Я ведь живым не был, а ты – был, это же такое счастье… и с высоты этого счастья ты, великий боец, избегал меня, как покойника. Ох, как мне хотелось сделать тебе больно… просто чтоб ты понял, что я жив. Уязвить, задеть, оскорбить… и ведь удалось же, да как!
– Вот как – совершенно не помню, – признался я. – Слишком уж крепко я тогда провинился перед тобой, чтобы помнить, чем ты меня задел.
– Зато я помню, – отрезал Тхиа. – На всю жизнь. Но не скажу.
Все верно. Нанесенную тебе обиду забыть можно – особенно если нанес ее друг, ослепленный страданием – но обиду, которую нанес ты
– Забудь, – попросил я. – Пожалуйста.
Тхиа повел плечом.
– Забудь, – повторил я. – Мало ли каких глупостей можно наговорить… если тебя это утешит, я едва не обидел тебя похлеще прежнего. Теперь только понимаю, что чуть было не наделал.
– Чуть не считается, – почти обычным тоном возразил Тхиа.
– Такое – считается. Когда мне велели выбрать помощников при Посвящении, я тебе едва не отказал.
– Еще чего! – Тхиа аж привскочил.
Так-то оно лучше будет. Довольно с тебя на сегодня. Слишком много боли ты себе причинил нынешними беседами, чтобы я позволил тебе ранить себя и дальше. По части подначек я, конечно, не тебе чета, но кое-что и я умею. Сколько раз ты меня подлавливал – неужто я тебя не смогу подловить? Да ты уже поймался.
– Ну да, – усмехнулся я. – Это ведь было опасно. Я, по правде говоря, здорово за тебя испугался.
– Ну и зря, – беспечно ответил Тхиа. – Бояться надо было меня, а не за меня.
– Вот и я так думаю, – подтвердил я настолько сокрушенно, что Тхиа не мог не улыбнуться.
Я снял с огня свое варево; Тхиа подбросил в полуугасший костер немного хворосту и потянулся за едой. Отменная стряпня вышла, ничего не скажешь. Я и вообще кухарить умею лучше, чем разговоры разговаривать. Кто меня сегодня за язык тянул, ну скажите – кто?
Тхиа отхлебнул немного, одобрительно кивнул – а потом ухмыльнулся, да не просто так, а со значением. Будто потешаясь моим мыслям – а что я сейчас ничего вслух не говорил, для него не помеха.
Вечер оказался куда приятнее, нежели утро – и тем более день. Тхиа во время ужина, да и после него, дерзил и балагурил без передышки – но его дерзости обрели прежнюю летящую легкость. Все его утренние шуточки отдавали на вкус отчетливым призвуком отравы – сладковатым, тошнотворным и одновременно призывным: выпей меня, испробуй, изведай, растворись во мне, растворись, утони, усчезни, не будь… ушла манящая погибельность, ушла, как и не было ее. Будто вскрыли воспаленную язву, выпустили порченую кровь, дурную, черную – а с ней ушел и лихорадочный жар, и ломящая боль. Передо мной сидел прежний Тхиа. Наконец-то прежний. Настолько прежний, что я четырежды пригрозил не пустить его на клумбу и один раз дал подзатыльник.
* * *
Да, вечер выдался неплохой. А вот утро… утро я бы в охотку сменял на зубную боль, да еще бы и в выигрыше остался. Покуда мы с Тхиа наскоро умывались у ручейка, ничто вроде не предвещало дальнейшего. И когда мы перекусили остатками вчерашнего ужина, тоже все было нормально. А вот когда Тхиа достал из седельных сумок нашу аккуратно сложенную церемониальную одежду… вот тут-то утро и начало себя оказывать во всей красе.
И не одежда тому виной. Никто и слова о ней дурного не скажет. Это во времена прошлого царствования этикет предписывал носить высоченные воротники, о которых говаривали, что изобрел их придворный палач – причем с такой убежденностью, что у слушателя возникало сомнение, а шутка ли это. У тех же, кто хоть раз затягивал на своем горле помянутый воротник, сомнений не возникало и вовсе: какие шутки, господа – правда и только правда! Адмирал мне такой воротник показывал. Не знай я, что это воротник, точно бы подумал, что орудие пытки для особо высокорожденных преступников – а иначе зачем удавку драгоценностями украшать? Теперь таких уже не носят, хвала Богам. Нет, одеяние удобное, похаять нечем. И никто не посмеет сказать, что Тхиа не к лицу цвета дома Майонов – синее с золотом. Или что цвет морской волны с серебром – знак дома Шенно – не к лицу мне. Тем более что одеяние мое подарено Лиахом и Кеану – а уж они позаботились, чтобы платье сидело на мне ловко, точно вторая кожа. Ничто в моем обличье не способно служить к посрамлению дома Шенно, ни даже к моему собственному. Нет, переодевался я даже с удовольствием.