Параллельный переход

Кононюк Василий Владимирович

Атаман, пришпорив коня, ускакал вперед, оставив меня размышлять над услышанным. «А ведь прав атаман, Владимир Васильевич, что-то вы ведете себя как молодой петух — щеки надули, аж свисают. Если вспомнить прошедшие события, то четко видна граница, после которой поведение, эмоции и поступки резко изменились. После того как Богдан вырвался на свободу и улетел от счастья, что казаком стал, и вас, Владимир Васильевич, за собой уволок. После этого он не совсем ушел из сознания, а вы не совсем вернулись. То, что Богдан не ушел из сознания, это понятно: не мог мальчишка после такой радости сразу раствориться, это была его мечта, он вырос в мире, где, по большому счету, существуют только два пути — путь воина и путь раба. Будь он косой, кривой, горбатый, может, и не было бы в нем таких напрягов. Но у юноши великолепные физические данные, он чувствует, что может быть воином, причем одним

из лучших, да нестабильная психика множит все на ноль. В другое время он стал бы художником, поэтом, музыкантом, но не здесь и не сейчас. Здесь и сейчас нет таких путей. А если и есть, то только как путь раба. И вот вдруг все получилось. Даже то, о чем и мечтать боялся. Ну и в результате, как пелось в одной веселой песне из вашей юности:

Та радость шальная взошла, как заря.

И что характерно, обратно не зашла, а так и осталась светить всем. Ну и вы, Владимир Васильевич, в ней благополучно растворились, как в первом кошмаре, только разница в том, что в кошмар вы свалились не по своей воле, а в радость чужую окунулись добровольно. Своей-то не было долго, да и не предвидится в ближайшем будущем. Не может же радовать пятидесятилетнего, не побоимся этого слова, неглупого мужика то, что он другого проткнул палкой, или то, что его в казаки взяли. А так хочется немного радости, верно, Владимир Васильевич? Только вот беда — ничего в этой жизни не дается просто так, вместе с чужой радостью вы получили в нагрузку частично сознание и эмоции четырнадцатилетнего подростка, что в результате привело к смешению личностных характеристик. И вот, сидя на коне, надув щеки и дрыгая ногами, наша смесь дяди и пацана выдает перлы типа: „Я готов к бою, батьку! Моя была затея — мне и отвечать!“ Как, Владимир Васильевич, какие ощущения? Плеваться охота? Полностью с вами согласен. А ведь пригласили нас не на пикничок на природе. И сколько у Иллара на карту поставлено в этом культпоходе к соседям, только сейчас начинает проясняться. На кону стоит его будущее как атамана. Привычная иерархия разрушается, видимо, из-за несогласия соседей со своим подчиненным положением. И вот на главного смутьяна и его подельщиков появился компромат. Хилый, откровенно говоря, компромат: ведь за душой ничего, кроме стрелы в лесу и свидетеля-пацана, недотепы. Но! Как сказал поэт: „Есть Божий суд, наперсники разврата! Он ждет, он недоступен звону злата…“ И вот тут все ставится на один бой. И этот бой пацан должен выиграть. Иначе грядет сценарий под названием „Акела промахнулся“, позор и в лучшем случае отставка, а в худшем — стрела в спину. Вот оно, наглядное отличие человека, родившегося на пятьсот лет раньше. Чтоб все, действительно все поставить на один бой подростка со взрослым воином, нужно искренне ВЕРИТЬ, что есть Божий суд. Ахмет на самом деле стрелял в Богдана, его вина очевидна, поэтому отпирайся не отпирайся — поединок накажет виновного, другого результата быть не может. Иллар говорит: „На земле, если Бог поможет, побьешь ты Ахмета, должен побить, на нашей стороне правда“. Почему на земле? Потому что ты, Владимир Васильевич, он же Богдан, пока что гречкосей, пока ты не казак. Твоя стихия — земля, ты должен ее ногами касаться, тогда ты непобедим. Точно как Антей. Ахмету, чтобы победить, нужно тебя от земли оторвать, перевести поединок в схватку на конях. Поэтому настаивал Иллар: „Так должен разговор сложиться, что он тебя на бой вызовет, и не иначе“.

Кстати, какая степень маразма должна быть, чтобы самолету давать имя „Антей“! Ведь Антея Геракл уничтожил, оторвав от земли. Но это из прошлой жизни. В этой нет самолетов, что не делает ее проще. А сейчас нужно настроиться на бой. Оградиться от эмоций, уйти в сторону, чуть-чуть разорвать связь, этот мир теряет реальность — вроде компьютерной анимации, не способной нарушить внутренний покой. Предстоящий бой — это просто танец с саблями, танец на подмерзшей земле в лучах холодного осеннего солнца. Делай, что должно, и будь что будет.»

Глава 6

АХМЕТ

Как легко в этой жизни удается то, что в прошлой давалось лишь путем многочасового сосредоточения, и то такой оторванности от происходящего, такой покадровости событий, такой внутренней пустоты достичь не удавалось. Мы стоим в круге, Иллар держит речь, он указывает на меня, демонстрирует найденную стрелу, а в моих глазах пустота, и она выплескивается на Ахмета, она обволакивает его, отделяя от окружающих. Он пытается то давить меня взглядом, но его взгляд проваливается через пустоту, то не замечать меня, но его медленно поглощает пустота, разлитая вокруг него, и единственное желание, владеющее им, — покончить со всем этим, покончить поскорее, покончить как-нибудь.

Мне дают слово — надо говорить, надо рассказывать, рассказывать, как было, но говорить не хочется: слова могут разрушить пустоту. Слова могут освободить Ахмета из душной пустоты, выстроенной вокруг него. Приходится искать компромисс — встраивать слова в ткань пустоты. Слова сливаются с нею, становятся пустыми и гулкими, черными и тягучими, как битумная смола.

— Он. Стрелял. В меня.

Ахмет оправдывается, его ответ многословен, многословен и неубедителен. Его слова вязнут в пустоте, не способные разорвать ее пелену. Когда он умолкает, подымаю вверх руку. Все глаза устремлены на нее, тут не принято подымать рук.

— Хватит, казаки. Хватит слов.

Делаю несколько шагов к Ахмету, проникаясь ощущением, как долго тянется время, готовясь взорваться водоворотом событий, как ощутимы направленные на тебя взоры. Остановившись в двух шагах от Ахмета, плюю ему в лицо и весело улыбаюсь. Он бросается в эту брешь, в эту разрушенную пустоту. Может, он уже понял, что это провокация, может, он уже хочет остановиться, но все поздно, он сделал шаг ко мне — и моя левая нога со всего маху бьет его в пах, а правая рука впечатывается в нос. Ахмет оседает на землю.

Говорят, что правильный удар в нос крюком снизу может быть смертелен — дескать, носовая кость, разрывая хрящи и связки, удерживающие ее, проникает в мозг, вызывая необратимые последствия. Не буду возражать, хотя специалисты по нанесению серьезных повреждений голыми руками на мой прямой вопрос отвечали отрицательно. А именно: такой ерунде специально никто учить не будет, поскольку есть более простые и действенные приемы нанесения ущерба здоровью при помощи рук и ног. Обычный же удар в нос вызывает резкую отрезвляющую боль, выступают слезы, течет кровь, и потерпевшего, как правило, охватывает приступ ярости.

Вскочив на ноги со слезящимися глазами и окровавленным носом, с перекошенным от ярости лицом, Ахмет первым делом схватился за саблю. Его можно было понять: все, что произошло, было сделано подло и принесло массу неприятных ощущений. Даже в наш цивилизованный век мало найдется взрослых мужчин, которые смогут сохранить холодный рассудок, если к ним подойдет пацан и с отмороженным лицом плюнет в рожу, пнет между ног и даст кулаком по носу.

— Я принимаю твой вызов, Ахмет. Мы будем биться в круге двумя саблями в двух руках. Атаман, объяви поединок. — Мои глаза требовательно уперлись в Георгия Непыйводу, похожего на Иллара, как на брата, только с виду он был более круглым, добродушным и простоватым.

Мое поведение сильно не понравилось Георгию. Да и какому лидеру понравится, если над человеком, за которого он отвечает, начинает с невозмутимой рожей измываться приезжий молокосос. Тут уже не играет большой роли, что, мол, кто-то в кого-то стрелял третьего дня в лесу из лука. Бог его знает, что там было, и было ли вообще… А то, что происходит здесь, на глазах, требует немедленной кары негодяя, бросающего вызов всему казацкому товариществу и лично ему, атаману. С каким удовольствием он бы лично рассчитался с мерзавцем, но оскорбили Ахмета, Ахмет взялся за саблю, так пусть разделается с молокососом, на земле ли, в воздухе, одной саблей, двумя ли, какая разница.

— В круг на честный бой выйдут казак Ахмет Лысыця и казак Богдан Шульга. Пусть Бог поможет правому и накажет виновного.

Все, сакральная фраза произнесена, ничто не может отменить поединка или изменить его условий. Благополучно прошли два тонких места, где события могли пойти по нежелательному пути. В той далекой от этих мест и от этих времен науке, которую еще очень нескоро назовут физикой, их бы обозначили как точки бифуркации. Первая точка была, когда Ахмет вскочил после удара в нос. Я отступил на два шага назад, чтобы между нами было расстояние в три шага: очень сознательно выбранное расстояние, но оно не гарантировало успеха. Расчет был такой. Когда вы получаете ногой в пах, какое-то время ваша походка будет очень специфической и со стороны довольно смешной. Обычно, пока не отпустит, люди предпочитают вообще не двигаться, но один шаг можно сделать почти нормально. Будь между нами меньше трех шагов, Ахмет, скорее всего, попытался бы продолжить кулачный бой. Будь больше трех — просто бы остался на месте. Три шага — это выдерни саблю, сделай шаг, и ты достал соперника. Когда ты нормально можешь сделать только один шаг, рука рефлекторно дернется к сабле, обязана дернуться. Тем более у человека, выросшего с саблей на боку. Но что хорошо в теории, на практике, бывает, не срабатывает. Тут, слава Богу, пронесло.