Параллельный переход
Шрифт:
— Так не прячься, а беги за арканом в Крым, если ты такая смелая. Все, хватит балы точить, спать пора. От этих разговоров толку нету — как Иллар сказал, так и будет, плетью обуха не перешибешь.
— А ты попробуй не плетью, а чем-то другим, может, и получится.
— Чем-то другим я тебе что-то другое перешибу, если язык не спрячешь.
— Ты сначала перешиби, а потом грози. Перешибет он — от тебя дождешься. Я тебя первая так перешибу, шо ты своим «чем-то другим» соплю не перешибешь.
— Шо ты плетешь, детей постыдись.
— Если бы я детей стыдилась, то у меня до сего дня их бы не было.
В хате затихло, все улеглись. Ко мне на печь забралась младшенькая сестра — Марийка, услужливо подсказала мне память, и сознание переполнила пришедшая волна нежности к малышке, доверчиво прижавшейся ко мне и моментально заснувшей.
Кое-как успокоившись, потрясаемый на протяжении всего этого времени эмоциями Богдана, попытался подвести итоги первого дня.
В той уже не прошлой, а позапрошлой жизни, до развала Союза, у меня
Что касается лично меня. На душе, конечно, паршиво — это если мягко говорить. Как представишь, что меня сейчас Любка с Андрюхой забирают из морга в цинковом гробу, так бы головой в стенку влепился, чтобы уже не очнуться. А жить-то надо. Как сказала моя новая «мать», свою жизнь на чужие плечи не переложишь. Ну а если жить, то «чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Первым делом надо избавляться от статуса сельского дурачка, который маменька нежно определила как «блаженный». Во-вторых, нужно как-то обосновать знания и умения, которые начну демонстрировать. Учитывая особенности эпохи, самый простой и действенный метод — сообщить окружающим, что с тобой во сне беседует ангел или святой является, учит уму-разуму. Это создает потрясающие возможности. Возьмем пример Жанны д'Арк. Восемнадцатилетняя крестьянка возглавляет французскую армию и бьет непобедимых англичан, фактически ломая ход проигранной французами войны. Причем без всяких военных хитростей. Одно ее появление настолько воодушевляло солдат, что самые безумные затеи Жанны оканчивались победой. Правда, история учит, что эти люди обычно умирают молодыми, и довольно мучительной смертью. Но тут уж как получится — за все хорошее нужно платить. Назвался груздем — полезай в кузовок, в нашем случае — полезай-ка ты, парень, в костерок. Но не будем о грустном. Все равно другого выхода пока не видно. Плавно сделать из Богдана уважаемую личность, так чтобы никто ничего не заподозрил, — задача непосильная, на нее нет ни времени, ни желания. А тут любые вопросы решаются одной фразой: «Меня святой Илья научил». Правда, есть одно маленькое «но». Святые не ошибаются. Любая ошибка смерти подобна. Все как обычно: чем мощнее аргумент, тем реже о нем стоит напоминать.
Есть несколько непоняток в том, что узнал. По рассказам матери, Богдан ударился головой о пенек. И шишка на голове есть. Но не такая, чтобы от нее яйцом откачивать. Это же он без сознания минимум полдня пролежал. Скорее всего, у Богдана был сильнейший испуг, и он, потеряв сознание, вошел в кому, во время которой я к нему и подселился. Как заявляли ассистенты, которые нас «параллельно переносили», для перевода пациента в состояние комы лучше всего сочетать комбинацию эмоциональных и физических воздействий. Вот Богдан себя и перевел, без ассистентов.
Чисто научный, не имеющий особого значения вопрос. Этот наговор знахарки действительно как-то влиял на мое переселение или просто совпало? Уж больно загадочно он звучал в исполнении тетки Мотри, да еще ее присказки про бабкино учение. Также непонятно отношение отца ко мне. Младший сын Богу душу отдает, а батя в кузне торчит — пришел, спросил нехотя да и забыл. Оно понятно: эпоха другая, люди мрут как мухи, но и мать особо о любимом сыне не распространялась, сразу разговор перевела. Нечисто тут.
Так размышляя о всяких глупостях, пытался не думать о том главном, что произошло, но где-то на окраинах сознания постоянно крутилась мелодия и слова, которые рвали душу:
А время промелькнет так суетно, так странно, Последнее «прощай», последнее «прости». Придет и наш черед — безмолвно, неустанно Глядеть идущим вслед и их хранить в пути. [2]Так случилось, Владимир Васильевич, просто так случилось. Ты ушел от них — они ушли от тебя. Обычное дело: люди умирают каждый день. Живые продолжают жить. Ты не хотел сдаваться, когда тебе врачи сказали твой срок, — ты не мог сдаться. Такой характер, ты много делал глупостей в жизни, но ты знал, и все знали: когда вопрос встает ребром, ты не сдаешься — просто не умеешь. Гордыня — это грех, но где грань между гордыней и гордостью? А жить без гордости разве не грех? Ты не захотел благодати забвения — по уму ли, по дурости, уже не столь важно. Ты посчитал, что имеешь на это право, что сможешь вынести, — вот и неси. Взялся за гуж — не говори, что не дюж. А теперь — спать: завтра новый день, и день ответственный.
2
Стихи Андрея Макаревича.
Это было весьма самонадеянное заявление. Под словом «спать» имелось в виду нечто другое. Как только я уснул, Богдан погрузил нас в мир таких невыносимых кошмаров, о существовании которых я не подозревал. Особенно запомнился последний. Кто-то держит меня за волосы под водой, и я пытаюсь сквозь воду разглядеть его лицо. Я почему-то уверен, что если смогу увидеть его лицо, то сумею освободиться. Но вместо лица проступал серо-черный то ли туман, то ли пластилин, который непрерывно плыл, на мгновения принимая форму уродливых масок, по сравнению с которыми африканские ритуальные казались добрыми матрешками. При этом та часть меня, которая сохранила хоть какую-то связь с реальностью, понимала, что это сон и что, если не сделать вдоха, просто умрешь от удушья. Но не мог вдохнуть. Какой-то запредельный страх просто парализовал мышцы грудной клетки, и, с ужасом наблюдая за уродливой улыбкой, в которую превращаются пластилиновые волны над моей головой, я понимал, что это конец. В последний момент, когда рука, держащая меня, начала превращаться в кровавый туман, мне удалось не вдохнуть, а просто открыть рот. С ужасом ожидая, что в рот и легкие хлынет вода, проснулся. Пульс зашкаливал за триста, я был весь покрыт холодным потом и, судорожно, с громким сипом вдыхая воздух, понял, что если немедленно не расслаблю определенную группу мышц, то мне разорвет мочевой пузырь. Пробежавшись по знакомому маршруту, в темноте натыкаясь на различные препятствия, и вернувшись на место, лежал, смотря в темноту.
Я мог обделаться в свои пятьдесят, мало того — запросто откинуть лыжи от кошмаров четырнадцатилетнего ребенка. Богдан может повторить это в любую ночь по своему выбору. Если, бодрствуя, мне как-то удается контролировать сознание, то во сне его эмоции вышибают меня на задворки, даже не напрягаясь. Можно попытаться себе на ночь установки ставить, психотренинг и прочие ухищрения, но чувствую: не поможет. Уж больно впечатляюще это было. Цунами, сносящее все на своем пути. Ему эти установки и психотренинг — как детские песчаные горки на пляже. Как он вообще дожил до таких лет? А может, это все последствия того стресса, что он пережил, и со временем станет лучше… Ну а поскольку информации нет, то и голову ломать не стоит. Давай, Богдан, пугай дальше. Единственное, что тебе обещаю, — ты меня уже не подловишь. Тебе удалось растворить меня, я почти поверил в твои страхи. Ты можешь себя пугать, не дышать и даже умирать во сне, но для меня теперь важно не потеряться в твоих эмоциях. Иначе не смогу ничего сделать, и ты нас все-таки угробишь. Неприятно, конечно, но дело мне уже знакомое. Будем стараться смотреть на все эти страхи как на фильмы Луиса Бунюэля. Красиво, впечатляюще, но все равно не больше, чем кино.
С такими патетическими мыслями, которые мне казались не совсем своими, в злобном состоянии: «А ну давай, попробуй снова напугать», — уснул. Богдан, либо ошарашенный таким напором, либо просто исчерпавший на сегодня лимит веселых картинок, больше не буянил, и утром мы проснулись с чувством, что все не так уж плохо на сегодняшний день. Правда, в кармане не было пачки сигарет, да и кармана-то не было.
Глава 4
ПОЕДИНОК
Мать подняла нас, едва на улице начало светать. Проснувшись немного раньше и уже успев пройтись привычным маршрутом, я лежа размышлял над первоочередными задачами, стоящими передо мной. Единственный вывод, который успел сделать до того, как нас с сестрой согнали с печи, — это то, что их много, и все совершенно неотложные. Марийка быстро направилась к хлеву, явно опасаясь конкуренции с моей стороны, но по дороге успела наябедничать матери, что ее сегодня снова всю ночь толкали. Негодник Богдан, как мне показалось, испытывал чувство гордости за проведенную ночь, и это после того, как он нас едва не угробил. Наверное, потому, что сухим проснулся — кстати, тоже вопрос, — для таких личностей, как он, очень даже характерное заболевание. После недолгой утренней суеты мы собрались в комнате перед образами, стоящими высоко на полке, застеленной вышитым рушником, в углу. Все стали на колени, отец начал читать «Отче наш» в древне-славянском исполнении, и все шепотом поддержали его. Я уже приобрел определенную практику и без особого труда освободил сознание, отстраненно фиксируя, что мои губы шепчут малознакомые слова, руки исполняют широкий православный крест, а тело бьет поклоны.